Флоренс Фостер Дженкинс (англ. Florence Foster Jenkins; 1868, Уилкс-Барре, штат Пенсильвания — 26 ноября 1944) — американская пианистка и певица (сопрано), одна из самых первых представительниц т. н. «аутсайдерской музыки» (outsider music), ставшая известной благодаря полному отсутствию музыкального слуха, чувства ритма и певческого таланта. Несмотря на это, саму себя она считала непревзойденной вокалисткой (разновидность т. н. «эффекта Даннинга-Крюгера», когда человек уверен в том, что он талантив или гениален, хотя объективно это не так).
Дженкинс родилась в 1868 году в семье Чарльза Дорранса Фостера и Мэри Джейн Хогланд. С 8 лет она обучалась игре на фортепиано, а в семнадцать заявила о своём желании уехать в Европу изучать музыку. Чарльз Фостер — богатый промышленник — отказался оплачивать её проект, поэтому она сбежала в Филадельфию с врачом Френком Торнтоном Дженкинсом, который позже стал её мужем. На жизнь она зарабатывала, давая частные уроки музыки. Брак с Френком оказался несчастливым, и в 1902 году она с ним развелась. После смерти отца в 1909 году, Флоренс унаследовала от него внушительную сумму, что позволило ей заняться своей певческой карьерой, о которой она долго мечтала и к идее которой неодобрительно относились её родители и бывший муж. Она брала уроки у некой очень знаменитой оперной звезды, имя которой, помимо, конечно, самой Флоренс, знала (но так и не выдала) только её бессменная управляющяя Клэр Бэйфилд. Активно включившись в музыкальную жизнь Филадельфии и Нью-Йорка, она основала нечто вроде общества любителей классической музыки — «Клуб Верди».
В 1912 году на собственные средства она организовала свой первый сольный концерт. Далее она стала выступать на сценах Ньюпорта, Вашингтона, Бостона и Саратога-Спрингс. Понемногу, год за годом, старания мадам Дженкинс увенчались успехом: она стала местной знаменитостью в Нью-Йорке, и один раз в году она давала закрытый концерт в отеле Риц-Карлтон, на который приглашались только избранные — друзья, поклонники, критики и коллеги по цеху. В зал набивалось до 800 человек. В 1928 году умерла её мать.
Голос Флоренс был уникальным в том смысле, что никто до неё не осмеливался так петь для широкой публики (да ещё профессионально). У неё напрочь отсутствовали музыкальный слух и чувство ритма, и она совершенно не могла держать ноту. «Она кудахтала и вопила, трубила и вибрировала», — писал критик Даниель Диксон в декабре 1957 года, вспоминая мадам Дженкинс. Её постоянный на протяжении многих лет аккомпаниатор Косме МакМун с трудом мог подавить смех во время её концертов. «Когда приходило время петь, она забывала обо всем. Ничто не могло её остановить. Она думала, что она великая артистка», — рассказывал он. Смех публики, доносящийся из зала, Флоренс расценивала как проявление профессиональной зависти.
Её репертуар состоял из стандартных оперных композиций Моцарта, Верди, Штраусса, Брамса, а также песен, написанных ею самой и МакМуном. Часто мадам Дженкинс надевала для выступлений «шикарные» сценические костюмы, которые она придумывала сама. Самый известный её образ был «Ангел Вдохновения» (Angel Of Inspiration) — шелковое платье с блестками и картонными крыльями за спиной (в нём она предстаёт на обложке диска The Glory (????) Of The Human Voice).
В 1937 году звукозаписывающая студия Meloton Recording предложила Флоренс записать грампластинку. Мадам Дженкинс проявила весьма оригинальный подход к студийной работе. Все репетиции и настройки аппаратуры были ею отвергнуты. Она просто пришла и запела, диск записывался, и все дорожки были записаны с первого раза. После прослушивания записей она назвала их «превосходными» и потребовала, чтобы грампластинки были отпечатаны именно с них.
В 1943 году такси, в котором ехала Флоренс, попало в аварию. Певица осталась целой и невредимой и даже вдруг обнаружила, что после пережитого потрясения теперь может взять самую высокую ноту фа, чего раньше не могла. И вместо того, чтобы подать в суд на таксиста, она послала ему в знак благодарности коробку дорогих сигар.
Долгое время поклонники мадам Дженкинс упрашивали её выступить на самой престижной сцене Нью-Йорка — в Карнеги Холл, но она по неизвестным причинам отказывалась. Но 25 октября 1944 года 76-летняя Флоренс наконец-то даёт там концерт. Ажиотаж был таким, что все билеты были распроданы за несколько недель до концерта, и цена на них достигала $20.
Через месяц после своего триумфа, 26 ноября 1944 года Флоренс Фостер Дженкинс умерла. Ходили слухи, что она скончалась, не перенеся многочисленных насмешливых отзывов критиков на выступление в Карнеги Холл. «Они такие невежи, такие невежи!» — сокрушалась она по поводу них. Однако всё говорит о том, что она умерла счастливым человеком. После её смерти МакМун пытался завладеть её имуществом, заявив, что был её любовником, несмотря на все свидетельства, что он был гомосексуалистом.
По мотивам жизни мадам Дженкинс было поставлено три пьесы. Первая была поставлена в 2001 Крисом Баллансом в Эдинбург Фриндж. Вторая пьеса, «Сувенир» — на Бродвее в 2005. Третья — «Великолепная» — с успехом была показана в Лондоне и даже номинировалась на театральную премию Лоуренса Оливье.
В и к и п е д и Я
Дженкинс родилась в 1868 году в семье Чарльза Дорранса Фостера и Мэри Джейн Хогланд. С 8 лет она обучалась игре на фортепиано, а в семнадцать заявила о своём желании уехать в Европу изучать музыку. Чарльз Фостер — богатый промышленник — отказался оплачивать её проект, поэтому она сбежала в Филадельфию с врачом Френком Торнтоном Дженкинсом, который позже стал её мужем. На жизнь она зарабатывала, давая частные уроки музыки. Брак с Френком оказался несчастливым, и в 1902 году она с ним развелась. После смерти отца в 1909 году, Флоренс унаследовала от него внушительную сумму, что позволило ей заняться своей певческой карьерой, о которой она долго мечтала и к идее которой неодобрительно относились её родители и бывший муж. Она брала уроки у некой очень знаменитой оперной звезды, имя которой, помимо, конечно, самой Флоренс, знала (но так и не выдала) только её бессменная управляющяя Клэр Бэйфилд. Активно включившись в музыкальную жизнь Филадельфии и Нью-Йорка, она основала нечто вроде общества любителей классической музыки — «Клуб Верди».
В 1912 году на собственные средства она организовала свой первый сольный концерт. Далее она стала выступать на сценах Ньюпорта, Вашингтона, Бостона и Саратога-Спрингс. Понемногу, год за годом, старания мадам Дженкинс увенчались успехом: она стала местной знаменитостью в Нью-Йорке, и один раз в году она давала закрытый концерт в отеле Риц-Карлтон, на который приглашались только избранные — друзья, поклонники, критики и коллеги по цеху. В зал набивалось до 800 человек. В 1928 году умерла её мать.
Голос Флоренс был уникальным в том смысле, что никто до неё не осмеливался так петь для широкой публики (да ещё профессионально). У неё напрочь отсутствовали музыкальный слух и чувство ритма, и она совершенно не могла держать ноту. «Она кудахтала и вопила, трубила и вибрировала», — писал критик Даниель Диксон в декабре 1957 года, вспоминая мадам Дженкинс. Её постоянный на протяжении многих лет аккомпаниатор Косме МакМун с трудом мог подавить смех во время её концертов. «Когда приходило время петь, она забывала обо всем. Ничто не могло её остановить. Она думала, что она великая артистка», — рассказывал он. Смех публики, доносящийся из зала, Флоренс расценивала как проявление профессиональной зависти.
Её репертуар состоял из стандартных оперных композиций Моцарта, Верди, Штраусса, Брамса, а также песен, написанных ею самой и МакМуном. Часто мадам Дженкинс надевала для выступлений «шикарные» сценические костюмы, которые она придумывала сама. Самый известный её образ был «Ангел Вдохновения» (Angel Of Inspiration) — шелковое платье с блестками и картонными крыльями за спиной (в нём она предстаёт на обложке диска The Glory (????) Of The Human Voice).
В 1937 году звукозаписывающая студия Meloton Recording предложила Флоренс записать грампластинку. Мадам Дженкинс проявила весьма оригинальный подход к студийной работе. Все репетиции и настройки аппаратуры были ею отвергнуты. Она просто пришла и запела, диск записывался, и все дорожки были записаны с первого раза. После прослушивания записей она назвала их «превосходными» и потребовала, чтобы грампластинки были отпечатаны именно с них.
В 1943 году такси, в котором ехала Флоренс, попало в аварию. Певица осталась целой и невредимой и даже вдруг обнаружила, что после пережитого потрясения теперь может взять самую высокую ноту фа, чего раньше не могла. И вместо того, чтобы подать в суд на таксиста, она послала ему в знак благодарности коробку дорогих сигар.
Долгое время поклонники мадам Дженкинс упрашивали её выступить на самой престижной сцене Нью-Йорка — в Карнеги Холл, но она по неизвестным причинам отказывалась. Но 25 октября 1944 года 76-летняя Флоренс наконец-то даёт там концерт. Ажиотаж был таким, что все билеты были распроданы за несколько недель до концерта, и цена на них достигала $20.
Через месяц после своего триумфа, 26 ноября 1944 года Флоренс Фостер Дженкинс умерла. Ходили слухи, что она скончалась, не перенеся многочисленных насмешливых отзывов критиков на выступление в Карнеги Холл. «Они такие невежи, такие невежи!» — сокрушалась она по поводу них. Однако всё говорит о том, что она умерла счастливым человеком. После её смерти МакМун пытался завладеть её имуществом, заявив, что был её любовником, несмотря на все свидетельства, что он был гомосексуалистом.
По мотивам жизни мадам Дженкинс было поставлено три пьесы. Первая была поставлена в 2001 Крисом Баллансом в Эдинбург Фриндж. Вторая пьеса, «Сувенир» — на Бродвее в 2005. Третья — «Великолепная» — с успехом была показана в Лондоне и даже номинировалась на театральную премию Лоуренса Оливье.
В и к и п е д и Я
К Л И К А Б Е Л Ь Н А : СЛУШАТЬ и СЛУШАТЬ
Florence Foster Jenkins на «Яндекс.Музыке»
Florence Foster Jenkins на «Яндекс.Музыке»
РОМАН ВИКТЮК: «СТАВЛЮ СПЕКТАКЛЬ ПРО СЕБЯ И СВОИХ АРТИСТОВ — СВЯТЫХ И СУМАСШЕДШИХ».
По своей персональной традиции Роман Виктюк отмечает 77-й день рождения премьерой нового спектакля. 28 октября на сцене Дворца молодежи впервые в России будет поставлена «Несравненная» Питера Куилтера — пьеса о «самой плохой певице в мире» Флоренс Фостер Дженкинс, которая фальшиво и аритмично пела со сцены Карнеги-холла вопреки хохоту толпы, пришедшей в зал ради забавы. Роман Виктюк рассказал корреспонденту «Известий» Ярославу Тимофееву, почему он оправдывает свою безголосую героиню.
— Дженкинс сумела остаться в истории не из-за своей исключительной бездарности, а благодаря наследству, на котором она построила карьеру. Что если бы у нее не было денег?
— Деньги не имеют значения, если в человеке нет священного огня. Обычные безголосые артистки могут отдаться богатым людям и блеснуть один-два раза — их протолкнут на радио, на экраны, на сцену. Один раз о них напишут «гениально» — и все, звездочка исчезла. Раскрывая гениальность Дженкинс, я ставлю спектакль про сегодня — про тех людей, которые никакого отношения к гениальности не имеют. Они лишь пена, которую можно подсветить, а потом она оседает, и остается мокрое место.
— Откуда вы знаете, что в Дженкинс был «священный огонь»?
— Хотя бы потому, что я доверяю Карузо. Он ходил на ее концерты многократно и настаивал на том, чтобы она пела. Если бы не Карузо, Дженкинс не умерла бы с улыбкой. Она ушла счастливой, гордой, понимавшей, что только Всевышний может запретить ей петь.
— Если бы у вас не было Дмитрия Бозина, играющего Дженкинс, вы бы поставили пьесу?
— Никогда. Я понял, что это роль Димы, как только получил текст. Мы тогда играли «Есенина» на Бродвее, и драматург, услышав про наш успех, нашел меня и попросил познакомиться с его сочинением. Сейчас он уже прислал мне следующую пьесу — для Дорониной.
— Понравилась?
— Безумно. Даже название гениальное — «Прощание на бис». Это история про артистку, которой говорят еще более страшные слова, нежели моей Дженкинс. Драматург не знал Татьяну Доронину лично, но всю ситуацию вокруг нее он знал. И об этом написал свою драму.
— Ее вы поставите на свое 78-летие?
— Какое еще 78-летие? Мне 19.
— Вы в очередной раз сделали главного героя травести. В чем для вас состоит смысл переодевания мужчин в женщин на сцене?
— Вы что, советский журналист?
— Конечно, я же из «Известий».
— Понимаете, у артистов Советского Союза были отняты воображение и фантазия. Они могли играть только самих себя. Особенно когда исполняли роли персонажей из плебейского населения. А Бозин — интеллектуальный арлекин. Он умеет преображаться. О таком артисте мечтал Таиров, и именно в таком духе он воспитывал Николая Церетели. Тот не выдержал таировского упорства, они разошлись, и Церетели умер. А теперь мечта Таирова воплотилась в Бозине.
— Дмитрий здорово подделывается под фальшивое пение Дженкинс, но все-таки поет чище, чем она.
— А мне Лена Образцова сказала: не может человек, обладающий слухом, сымитировать неслуха.
— Оперное искусство интернационально, а драматический театр все-таки ограничен рамками языковых сообществ. Не обидно?
— Во-первых, существует бегущая строка. Во-вторых, иногда даже без строки все понятно. «Служанок» мы играли в 36 или 37 странах. Там пластический рисунок сделан с такой степенью откровения и нерва, что тело говорит больше, чем текст.
— Получается почти балет?
— Не почти, а самый настоящий балет. Только не пантомимный, советский, а ближе к поискам Форсайта и Макгрегора.
— В «Несравненной» есть сцена, где истеричная женщина размахивает петицией против Дженкинс, подписанной 37 любителями музыки. Это, конечно, про наше сегодня?
— А как же!
— Не боитесь, что и на вас напишут парочку петиций?
— Да пожалуйста. Мне это совершенно все равно. Ведь я, как и Дженкинс, несравненный.
— То есть про себя ставите?
— Конечно. И про моих ребят-артистов — святых и сумасшедших. За многие годы ремонта в нашем здании они научились выдерживать самое невероятное! Мы даже в КГБ репетировали — прямо в стенах дома на Лубянке. А потом сыграли спектакль для работников ФСБ. Я сначала боялся туда идти. Но был успех, фээсбэшники кричали и благодарили. Для меня это было потрясение.
— На репетициях вы частенько требуете от артистов «убрать Таганку». Откуда такая нелюбовь к почтенному театру?
— Это театр политический, там все время происходят какие-то революции. Алла Демидова не выдержала всех этих войн. Потому мы с ней и делали «Федру», которая к духу Таганки не имеет никакого отношения.
— Очень многие ваши спектакли идут в одном отделении. Буфетчики, наверное, вас ненавидят. Вам не предлагали взятку в обмен на антракт?
— Предлагали. В Театре Моссовета часто требуют: или антракт, или позже начинайте. Но «Несравненную» нельзя обрывать. Здесь один крик, который надо удержать на высокой ноте.
— В Совете Федерации недавно опять обсуждали национальную идею в российском искусстве.
— Да, часто говорят, что нужна новая национальная идея. Патриотическая. Опять будем ставить «Молодые гвардии», «Как закалялась сталь». Ведь все эти «Сталевары» создавались как раз с целью поиска национальной идеи. Когда мы под дулом автомата должны были кричать: «Да, да, это хорошо».
— Как вы думаете, почему эта история повторяется?
— Потому что история всегда повторяется. У меня надежда только одна. Знаете, реки обладают способностью к самоочищению — там есть такие глубинные течения, которые все наносное, что им не нравится, смывают. Без каких-либо гидроустановок. В природе все продумано гениально. Так что либо будет очищение, либо — ледниковый период.
— Вам нравится кто-нибудь из молодых режиссеров? Скажем, в «Гоголь-центре» вы бывали?
— Я везде бываю. Мы дружим с Кириллом. А все эти центры — это поветрие вашей жизни. Пусть что умеют, то и делают. Все равно режиссерской профессии нет, она уходит. Ни один из умерших режиссеров не оставил ученика — ни Ефремов, ни Гончаров, ни Товстоногов, ни Владимиров. Никто.
— Вы оставите?
— Я об этом не думаю. Об этом надо думать, когда уже умирать пора.
— Вам незнаком страх смерти?
— Когда ты знаешь, что там тебя ждут, ждут настойчиво и так же настойчиво оттягивают момент твоего прихода, — то понимаешь, что перейдешь в естественное состояние. И чувствуешь, что все равно твоя душа когда-нибудь опять возвратится на Землю. В это я верю.
— Сейчас почти полночь, репетиция только закончилась, а завтра с утра вам опять на работу. Как вы выдерживаете такие трудовые нагрузки?
— На сцене есть дети-артисты, которые меня любят, и у меня есть их энергия.
— Вампирите?
— Это не вампиризм. Это взаимопросвечивание: один свет входит в другой. В химии такой процесс называется диффузией, но у нас даже лучше, потому что осадка не остается. Именно благодаря этому процессу вырастают крылышки.
— Дженкинс сумела остаться в истории не из-за своей исключительной бездарности, а благодаря наследству, на котором она построила карьеру. Что если бы у нее не было денег?
— Деньги не имеют значения, если в человеке нет священного огня. Обычные безголосые артистки могут отдаться богатым людям и блеснуть один-два раза — их протолкнут на радио, на экраны, на сцену. Один раз о них напишут «гениально» — и все, звездочка исчезла. Раскрывая гениальность Дженкинс, я ставлю спектакль про сегодня — про тех людей, которые никакого отношения к гениальности не имеют. Они лишь пена, которую можно подсветить, а потом она оседает, и остается мокрое место.
— Откуда вы знаете, что в Дженкинс был «священный огонь»?
— Хотя бы потому, что я доверяю Карузо. Он ходил на ее концерты многократно и настаивал на том, чтобы она пела. Если бы не Карузо, Дженкинс не умерла бы с улыбкой. Она ушла счастливой, гордой, понимавшей, что только Всевышний может запретить ей петь.
— Если бы у вас не было Дмитрия Бозина, играющего Дженкинс, вы бы поставили пьесу?
— Никогда. Я понял, что это роль Димы, как только получил текст. Мы тогда играли «Есенина» на Бродвее, и драматург, услышав про наш успех, нашел меня и попросил познакомиться с его сочинением. Сейчас он уже прислал мне следующую пьесу — для Дорониной.
— Понравилась?
— Безумно. Даже название гениальное — «Прощание на бис». Это история про артистку, которой говорят еще более страшные слова, нежели моей Дженкинс. Драматург не знал Татьяну Доронину лично, но всю ситуацию вокруг нее он знал. И об этом написал свою драму.
— Ее вы поставите на свое 78-летие?
— Какое еще 78-летие? Мне 19.
— Вы в очередной раз сделали главного героя травести. В чем для вас состоит смысл переодевания мужчин в женщин на сцене?
— Вы что, советский журналист?
— Конечно, я же из «Известий».
— Понимаете, у артистов Советского Союза были отняты воображение и фантазия. Они могли играть только самих себя. Особенно когда исполняли роли персонажей из плебейского населения. А Бозин — интеллектуальный арлекин. Он умеет преображаться. О таком артисте мечтал Таиров, и именно в таком духе он воспитывал Николая Церетели. Тот не выдержал таировского упорства, они разошлись, и Церетели умер. А теперь мечта Таирова воплотилась в Бозине.
— Дмитрий здорово подделывается под фальшивое пение Дженкинс, но все-таки поет чище, чем она.
— А мне Лена Образцова сказала: не может человек, обладающий слухом, сымитировать неслуха.
— Оперное искусство интернационально, а драматический театр все-таки ограничен рамками языковых сообществ. Не обидно?
— Во-первых, существует бегущая строка. Во-вторых, иногда даже без строки все понятно. «Служанок» мы играли в 36 или 37 странах. Там пластический рисунок сделан с такой степенью откровения и нерва, что тело говорит больше, чем текст.
— Получается почти балет?
— Не почти, а самый настоящий балет. Только не пантомимный, советский, а ближе к поискам Форсайта и Макгрегора.
— В «Несравненной» есть сцена, где истеричная женщина размахивает петицией против Дженкинс, подписанной 37 любителями музыки. Это, конечно, про наше сегодня?
— А как же!
— Не боитесь, что и на вас напишут парочку петиций?
— Да пожалуйста. Мне это совершенно все равно. Ведь я, как и Дженкинс, несравненный.
— То есть про себя ставите?
— Конечно. И про моих ребят-артистов — святых и сумасшедших. За многие годы ремонта в нашем здании они научились выдерживать самое невероятное! Мы даже в КГБ репетировали — прямо в стенах дома на Лубянке. А потом сыграли спектакль для работников ФСБ. Я сначала боялся туда идти. Но был успех, фээсбэшники кричали и благодарили. Для меня это было потрясение.
— На репетициях вы частенько требуете от артистов «убрать Таганку». Откуда такая нелюбовь к почтенному театру?
— Это театр политический, там все время происходят какие-то революции. Алла Демидова не выдержала всех этих войн. Потому мы с ней и делали «Федру», которая к духу Таганки не имеет никакого отношения.
— Очень многие ваши спектакли идут в одном отделении. Буфетчики, наверное, вас ненавидят. Вам не предлагали взятку в обмен на антракт?
— Предлагали. В Театре Моссовета часто требуют: или антракт, или позже начинайте. Но «Несравненную» нельзя обрывать. Здесь один крик, который надо удержать на высокой ноте.
— В Совете Федерации недавно опять обсуждали национальную идею в российском искусстве.
— Да, часто говорят, что нужна новая национальная идея. Патриотическая. Опять будем ставить «Молодые гвардии», «Как закалялась сталь». Ведь все эти «Сталевары» создавались как раз с целью поиска национальной идеи. Когда мы под дулом автомата должны были кричать: «Да, да, это хорошо».
— Как вы думаете, почему эта история повторяется?
— Потому что история всегда повторяется. У меня надежда только одна. Знаете, реки обладают способностью к самоочищению — там есть такие глубинные течения, которые все наносное, что им не нравится, смывают. Без каких-либо гидроустановок. В природе все продумано гениально. Так что либо будет очищение, либо — ледниковый период.
— Вам нравится кто-нибудь из молодых режиссеров? Скажем, в «Гоголь-центре» вы бывали?
— Я везде бываю. Мы дружим с Кириллом. А все эти центры — это поветрие вашей жизни. Пусть что умеют, то и делают. Все равно режиссерской профессии нет, она уходит. Ни один из умерших режиссеров не оставил ученика — ни Ефремов, ни Гончаров, ни Товстоногов, ни Владимиров. Никто.
— Вы оставите?
— Я об этом не думаю. Об этом надо думать, когда уже умирать пора.
— Вам незнаком страх смерти?
— Когда ты знаешь, что там тебя ждут, ждут настойчиво и так же настойчиво оттягивают момент твоего прихода, — то понимаешь, что перейдешь в естественное состояние. И чувствуешь, что все равно твоя душа когда-нибудь опять возвратится на Землю. В это я верю.
— Сейчас почти полночь, репетиция только закончилась, а завтра с утра вам опять на работу. Как вы выдерживаете такие трудовые нагрузки?
— На сцене есть дети-артисты, которые меня любят, и у меня есть их энергия.
— Вампирите?
— Это не вампиризм. Это взаимопросвечивание: один свет входит в другой. В химии такой процесс называется диффузией, но у нас даже лучше, потому что осадка не остается. Именно благодаря этому процессу вырастают крылышки.
Комментариев нет:
Отправить комментарий