Он говорит, что это было в экстазе,
а я точно помню, что в сарае...
а я точно помню, что в сарае...
1~2: — э к с - т а з
2~3: — с а р а й (~ см. эпиграф)
1~4: — утилизация (со)знания
2~5: — «Мыслитель» Родена (~ «Мысль» Родена ⑤)
3~6: — «принцип дополнительности»
(~ между рациональными и иррациональными аспектами действительности, например)
4~5: — «комбинаторное мышление»
5~6: — р е ф л е к с и я
4~7: — «р у к о б л у д и е»
5~8: — «Музыка жива мыслью» (Скрябин)
6~9: — сложение нового лица
7~8: — «Мысль о Синтезе»
8~9: — «на ловца и зверь бежит»
Александр Скрябин. Чёрная месса
16 апреля (по старому стилю) 1915 года в храме св. Николы на Песках отпевали покойника. Из-за обилия народу в церковь пускали по особым билетам; но оттуда, из глубин, вытекал густо-медовый звук синодального хора. «Постарался Данилин, знал, какие люди соберутся!» — шептались в толпе.
...В тот день хоронили величайшего грешника из тех многих, которые обогатили собой русскую культуру. Даром что протоиерей В.П.Некрасов призывал скорбящих помолиться — «да воспарит его светлый дух к Богу, Которому он служил своими художественными взлётами в надземную высь, и, как на крылах серафимских, да вознесётся его душа в царство вечной красоты...»
Усопшего звали Александр Николаевич Скрябин, 43 лет от роду, дворянского звания, композитор и пианист. Хоронили его по подписке: кто сколько даст. В том числе — на содержание вдовы, Татьяны Шлёцер с тремя ребятишками... Если, конечно, кто-нибудь осмеливался назвать её вдовою. Настоящая же вдова — Вера Ивановна Скрябина (та самая, которую он когда-то оставил с четырьмя детьми) тоже пришла проститься с покойным, но денег не просила и никак себя не афишировала. Горе — оно разное бывает.
Тем более, что умер Александр Николаевич внезапно и как-то нелепо. Буквально за неделю до смерти был он физически бодр и здоров, но томился как бы беспричинной, тяжёлой тоской. В это время на верхней губе его обозначился красноватый прыщик. Карбункул, как сказал доктор. И — странное дело! — именно на том же месте, что и давеча в Лондоне. За год до того Скрябин впервые играл свои вещи в Англии, и прыщик сильно испортил ему настроение.
Боль в губе была нестерпимая. А впридачу — усталость. Чрезвычайная, какая-то неслыханная усталость, которой он слишком легко покорился. И вот теперь — снова...
В последующие дни состояние его резко ухудшилось, температура подскочила выше сорока. Доктор Богородский — один из ближайших приятелей — настаивал на разрезе... И что вы думаете? Скрябина более всего беспокоило, не сильно ли это повредит его внешности. Разрез губы дал временное облегчение, но тут присоединилась одышка и боль в груди. Собрался консилиум, констатировали общее заражение крови.
Скрябина причастили и соборовали. Предприимчивая тёща-француженка ещё успела составить его имени прошение к императору о признании законности его брака с Татьяной Шлёцер. Ходатайство это, подписанное Скрябиным почти уже в бессознательном состоянии, было удовлетворено лишь наполовину: детям разрешили носить его фамилию. Конец наступил 3 дня спустя — 14 апреля в 8 часов утра.
Эта смерть прозвучала донельзя трагической насмешкой. Скрябин, мечтавший жить вечно, занимавшийся йогой, по мельчайшему поводу бежавший к докторам; Скрябин, никогда не снимавший на улице перчатки, брезговавший больными и покойниками, не евший пирожное, если оно упало с тарелки на скатерть, и яйца всмятку («как бы курица не оказалась чахоточной!»), постоянно мывший руки, боявшийся бактерий до такой степени, что даже мытьё головы превращалось у него в целое событие... Скрябин погиб от стрептококка!
Однако, если верить психиатрам, слишком частое мытьё рук — это симптом. Симптом вины за совершённое в мыслях убийство. Но кто был жертвой этого мысленного преступления?
Скрябин убил Бога
Ибо он сам захотел стать Богом. Впервые — в 20 лет.
В ту пору, будучи ещё студентом Московской консерватории, он пожелал доказать, что играет на рояле ничуть не хуже другого ученика Сафонова, по имени Иосиф Левин. Парнишка тот был редчайший виртуоз и пару лет спустя сделался победителем Второго международного конкурса пианистов имени А.Г.Рубинштейна в Берлине. У Скрябина же виртуозные данные были весьма скромные, а в придачу был он нервен, мал и худ. Но для состязания выбрал чуть ли не самые трудные пьесы: балакиревского «Исламея» и «Дон Жуана» Моцарта-Листа.
До состязания, однако, дело не дошло: Скрябин «переиграл» правую руку, и доктор медицины Захарьин признал это повреждение неизлечимым. Горе было таково, что Скрябин даже написал сонату с похоронным маршем. Но затем выяснилось, что повреждения вовсе не было, а был истерический паралич, вызванный невыполнимостью задачи. Пару недель морских купаний — и болезнь отступила.
Кто-нибудь другой возблагодарил бы Бога, а Скрябин написал к нему удивительное письмо: «Кто б ни был Ты, который наглумился надо мной, который ввергнул меня в темницу, восхитил, чтобы разочаровать, дал, чтобы взять, обласкал, чтобы замучить, — я прощаю Тебя... Я всё-таки жив, всё-таки люблю жизнь, люблю людей, люблю ещё больше, люблю за то, что и они через Тебя страдают (поплатились). Я иду возвестить им мою победу над Тобой... Ты дал мне познать мою бесконечную силу, моё безграничное могущество, мою непобедимость, ты подарил мне торжество...»
Десять лет спустя Скрябин высказался ещё определённее: «Восстаньте на меня, Бог, пророки и стихии. Как ты создал меня силой своего слова, Саваоф, если ты не лжёшь, так я уничтожаю тебя несокрушимою силою моего желания и моей мысли. Тебя нет, и я свободен. Улыбка моей блаженной радости, безмерной и свободной, своим сиянием затмила боязливый и осторожный блеск твоих солнц. Ты страх хотел породить во мне, ты крылья обрезать мне хотел. Ты любовь убить хотел во мне — к жизни, то есть и к людям. Но я не дам тебе сделать это ни в себе, ни в других. Если я одну крупицу моего блаженства сообщу миру, то он возликует навеки. Бог, которому нужно поклонение, не Бог».
Можно подумать, что эти строки написаны рукой могучей и бесстрашно-победительной...
Но Скрябин не был титаном.
Более того — он был, по сути, вечным ребёнком, нежным и избалованным, и вовсе неспособным к самостоятельной практической жизни. Мать его, чрезвычайно талантливая пианистка, умерла в 23 года от туберкулёза, отец сделался дипломатом и уехал в Турцию. Осиротев ещё во младенчестве, Шуринька — так звали его в семье — был взят на воспитание своей экзальтированной тёткой, заранее посвятившей ему жизнь.
Именно она распознала в нём музыкального гения; в 3 года его уже опекали знаменитости — Танеев и Николай Рубинштейн, отсоветовавший, впрочем, начинать регулярные занятия слишком рано, поскольку мальчик был хрупок и нервен. И он же велел не принуждать его ни к игре, ни к сочинительству, когда ребёнок сам того не хочет.
До 11 лет Шуринька Скрябин делал только то, что хотел, — и впоследствии был сплошным исключением из правил. Даже поступив в кадетский корпус, он не жил в интернате, как все прочие, а поселился в квартире дяди, служившего в корпусе воспитателем.
На фортепиано он занимался у знаменитого Зверева, а уроки теории музыки ему давал сам Танеев — крупнейший композитор, ректор Московской консерватории. Мало того — Танеев всякий раз после занятий отвозил его домой. Когда он однажды этого не сделал, мальчик (ему было тогда лет 14) угодил на Кузнецком мосту под пролётку и сломал ключицу.
Благодаря Танееву Скрябин поступил в Московскую консерваторию практически без экзаменов... Но в консерватории столкнулся с суровой прозой жизни. Он мечтал сделаться композитором; но, чтобы поступить в класс свободного сочинения, надо было сперва одолеть контрапункт — музыкальную «высшую математику». Скрябину это было не по силам, экзамена он не сдал, но для него вновь сделали исключение. Притом, что весь его «творческий багаж» умещался в маленькой папке! И что же? Скрябин так и не кончил курса, якобы повздорив со своим учителем — А.С.Аренским.
Так получилось, что один из знаменитейших композиторов России вышел из консерватории без композиторского диплома — но с малой золотой медалью по фортепиано.
И началась для Скрябина самостоятельная жизнь в ранге свободного художника. Непрестанный творческий экстаз, безденежье, вечно погашавшееся чьей-нибудь посторонней заботой, и томленье по женщине. Позже — философия.
Музыку Скрябина принимали поначалу снисходительно. Кто-то потешался: мол, Скрябин нашёл целый сундук неопубликованных рукописей Шопена. Кто-то с интересом вслушивался в найденные им новые, неслыханные гармонии. А кто-то, быть может, удивлялся космическому холоду, заключённому в этой экстатической музыке.
Первое время Скрябин писал только для фортепиано. А когда появились его оркестровые пьесы, его симфонии, громкие и немного назойливые, — в них нашли подражание Вагнеру. Какая чушь! Скрябин не знал музыки Вагнера. Он вообще не знал никакой «чужой» музыки, кроме Шопена (которого играл в консерватории), потому что не любил её. Вся мировая культура казалась ему невероятно скучной по сравнению с его собственными творениями, и вследствие этого возможность наслаждаться искусством была для него потеряна.
В сущности, это беда многих художников; но многие ли, подобно Скрябину, способны признаться в своих сокровенных мыслях? Кто из них скажет: «Я вершина», — не боясь всей комичности такого утверждения?
...Прославленный пианист Артур Рубинштейн, в ту пору 18-летный юноша, познакомился со Скрябиным в Париже. Его отрекомендовали Скрябину, как «одного из самых горячих Ваших поклонников», и Скрябин необычайно оживился, заслышав в устах молодого пианиста русскую речь. Как выяснилось, у Скрябина были проблемы с французским (что весьма странно для российского дворянина), и при этом он страстно нуждался в собеседнике. «Пойдёмте, я приглашаю Вас выпить чаю», — сказал он. А Рубинштейна как-то вдруг поразили его «холодные карие глаза, которые, казалось, ничего вокруг себя не видят».
Когда они пришли в кафе, Скрябин, со снисходительной улыбкой гения и как бы заранее зная ответ, спросил: «Кто Ваш любимый композитор?». Рубинштейн ответил: «Брамс». И тут со Скрябиным случилось нечто страшное. Он ударил кулаком об стол и завопил: «Как??? Неужели Вы можете одновременно любить этого ужасного композитора — и меня??? Когда я был в Вашем возрасте, я считался шопенистом, но сейчас я могу любить только Скрябина!» И буквально вылетел из кафе, оставив своего нового знакомца наедине с неоплаченным счётом.
Однако в тот же вечер Рубинштейн испытал чувство глубокого и мстительного удовлетворения, присутствуя на представлении скрябинской «Поэмы экстаза». Тот вечер закончился грандиозным скандалом. Солидные люди, композиторы Дюка и Форе, взгромоздившись на кресла, с упоением свистели в два пальца. Но Рубинштейну вещь понравилась чрезвычайно — что свидетельствует о широте его души.
А Скрябин привычно доносил в Москву и Петербург о потрясающем успехе, слегка омрачённом финансовой убыточностью.
Он был удивительно непрактичен в сочинении разного рода договоров и вечно бывал обманут. Впрочем, ему нечасто удавалось собрать на своих концертах полный зал. Однажды г-жа Плеханова (его бывшая ученица) уговорила Скрябина дать в Женеве концерт в пользу русских политических эмигрантов. Скрябин согласился, но сбор не покрыл даже расходов на организацию, и композитор с детской обидой в голосе произнёс: «Когда-нибудь они будут скакать с одного полюса на другой, лишь бы услышать хоть одну паузу из моих сочинений!»
Кстати, в то время (в 1906 году) Плехановы напрасно старались перетащить Скрябина в свою веру. Они заставили его прочитать Маркса — во что лично я не верю, поскольку за всю свою жизнь Скрябин одолел лишь «Тайную доктрину» Блаватской (чтение вообще давалось ему с трудом), и именно с этого момента...
...он вообразил себя то ли философом, то ли мессией
Учение его было просто, как яйцо. Фактически это была сонная мечта, многих посещающая, но мало кем высказываемая вслух. Он вообразил себя единственно существующим, творцом вселенной, прошлого и будущего. Он вообразил, что все прошедшие поколения тосковали о нём. «Но почему же тогда не всё в мире складывается так, как Вы хотите?» — спрашивали его. — «А это затем, чтобы мне не было скучно». — «Но кто-нибудь другой может объявить себя Богом!» «Это невозможно, потому что Бог — это Я».
И он возжелал, чтобы вселенная признала в нём бога. Погибла в нём и в нём же возродилось. Он возжелал овладеть миром, как женщиной: «...я изласкаю, я истерзаю тебя, истомившийся мир, и потом возьму Тебя. И в этом Божественном акте я познаю Тебя единым со мною. Я дам Тебе познать блаженство».
...Итак, он возжелал экстатической смерти. И желание это всё сосредоточилось в его музыке, ужасающе прекрасной. В музыке, посредством которой он хотел достичь всеобщего экстаза и гибели мира.
Вслед за «Поэмой экстаза» (её называли ещё «Лучезарной поэмой») был «Прометей» — «Поэма огня». Но дело в том, что «лучезарный» — это буквальный перевод имени «Люцифер» — главнейшего из имён дьявола. Скрябинское «всесжигающее пламя», пламя страсти, по его словам, «вставшее до небес из преисподней», было в действительности пламенем адским.
В последние же годы единственной целью Скрябин была «Мистерия» — грандиозное сочинение, осуществляющее в себе гибель (а тем самым, якобы, и спасение) мира. Для его исполнения он мечтал построить в Индии храм. Случайно ли, что Бог упредил столь дерзостное — а впрочем, во всех смыслах неисполнимое — намерение?..
Предчувствие смерти сказалось уже в Девятой сонате, написанной в 1913 году и получившей подзаголовок — «Чёрная месса». В последние годы «богочеловек» как-то незаметно сделался сатанистом. За два месяца до своей гибели Скрябин играл «Чёрную мессу» в Петрограде, впрочем, не расшифровывая подзаголовка. Надежда Николаевна Римская-Корсакова — вдова композитора, ярая скрябинистка, подобно большинству светских дам, — спросила о содержании одного из мотивов, особенно часто повторяющегося. И Скрябин ответил: «Это — тема подкрадывающейся смерти».
По мысли многих соблазнившихся, смерть Скрябина должна была явиться поворотным пунктом — вроде распятия Христа. Не случайно же композитор придавал такое значение дате своего рождения — 6 января (25 декабря по старому стилю). Поэты-символисты В.Я.Брюсов, В.И.Иванов, Ю.К.Балтрушайтис, не сговариваясь, посвятили покойному Скрябину свои стихотворения — при его жизни это не приходило им в голову.
На могиле композитора установили большой дубовый крест; позже его заменили хрустальным, который вскоре был украден.
В эти же дни свершилось и другое печальное событие: Сергей Иванович Танеев, человек поистине святой (хотя отнюдь и не церковный), скончался, простудившись на скрябинских похоронах.
Обе жены Скрябина также ненадолго пережили его. Законная, Вера (отличная пианистка, она до последних дней занималась пропагандой его творчества), умерла в 1920 году. Незаконная, Татьяна, скончалась 2 года спустя, а их сын Юлиан — гениально одарённый мальчик — утонул в Днепре в 11-летнем возрасте. Ещё одна дочь, Ариадна, погибла во Франции от рук фашистов.
Судьба скрябинских произведений оказалась счастливее — хотя и совсем не в том смысле, в каком мерещилось их автору. Время развеяло сладость мистических туманов, и обнаружилась — музыка. Быть может, не великая, но она живёт и звучит. Правда, всё реже и реже.
(Юлия Андреева)
...В тот день хоронили величайшего грешника из тех многих, которые обогатили собой русскую культуру. Даром что протоиерей В.П.Некрасов призывал скорбящих помолиться — «да воспарит его светлый дух к Богу, Которому он служил своими художественными взлётами в надземную высь, и, как на крылах серафимских, да вознесётся его душа в царство вечной красоты...»
Усопшего звали Александр Николаевич Скрябин, 43 лет от роду, дворянского звания, композитор и пианист. Хоронили его по подписке: кто сколько даст. В том числе — на содержание вдовы, Татьяны Шлёцер с тремя ребятишками... Если, конечно, кто-нибудь осмеливался назвать её вдовою. Настоящая же вдова — Вера Ивановна Скрябина (та самая, которую он когда-то оставил с четырьмя детьми) тоже пришла проститься с покойным, но денег не просила и никак себя не афишировала. Горе — оно разное бывает.
Тем более, что умер Александр Николаевич внезапно и как-то нелепо. Буквально за неделю до смерти был он физически бодр и здоров, но томился как бы беспричинной, тяжёлой тоской. В это время на верхней губе его обозначился красноватый прыщик. Карбункул, как сказал доктор. И — странное дело! — именно на том же месте, что и давеча в Лондоне. За год до того Скрябин впервые играл свои вещи в Англии, и прыщик сильно испортил ему настроение.
Боль в губе была нестерпимая. А впридачу — усталость. Чрезвычайная, какая-то неслыханная усталость, которой он слишком легко покорился. И вот теперь — снова...
В последующие дни состояние его резко ухудшилось, температура подскочила выше сорока. Доктор Богородский — один из ближайших приятелей — настаивал на разрезе... И что вы думаете? Скрябина более всего беспокоило, не сильно ли это повредит его внешности. Разрез губы дал временное облегчение, но тут присоединилась одышка и боль в груди. Собрался консилиум, констатировали общее заражение крови.
Скрябина причастили и соборовали. Предприимчивая тёща-француженка ещё успела составить его имени прошение к императору о признании законности его брака с Татьяной Шлёцер. Ходатайство это, подписанное Скрябиным почти уже в бессознательном состоянии, было удовлетворено лишь наполовину: детям разрешили носить его фамилию. Конец наступил 3 дня спустя — 14 апреля в 8 часов утра.
Эта смерть прозвучала донельзя трагической насмешкой. Скрябин, мечтавший жить вечно, занимавшийся йогой, по мельчайшему поводу бежавший к докторам; Скрябин, никогда не снимавший на улице перчатки, брезговавший больными и покойниками, не евший пирожное, если оно упало с тарелки на скатерть, и яйца всмятку («как бы курица не оказалась чахоточной!»), постоянно мывший руки, боявшийся бактерий до такой степени, что даже мытьё головы превращалось у него в целое событие... Скрябин погиб от стрептококка!
Однако, если верить психиатрам, слишком частое мытьё рук — это симптом. Симптом вины за совершённое в мыслях убийство. Но кто был жертвой этого мысленного преступления?
Скрябин убил Бога
Ибо он сам захотел стать Богом. Впервые — в 20 лет.
В ту пору, будучи ещё студентом Московской консерватории, он пожелал доказать, что играет на рояле ничуть не хуже другого ученика Сафонова, по имени Иосиф Левин. Парнишка тот был редчайший виртуоз и пару лет спустя сделался победителем Второго международного конкурса пианистов имени А.Г.Рубинштейна в Берлине. У Скрябина же виртуозные данные были весьма скромные, а в придачу был он нервен, мал и худ. Но для состязания выбрал чуть ли не самые трудные пьесы: балакиревского «Исламея» и «Дон Жуана» Моцарта-Листа.
До состязания, однако, дело не дошло: Скрябин «переиграл» правую руку, и доктор медицины Захарьин признал это повреждение неизлечимым. Горе было таково, что Скрябин даже написал сонату с похоронным маршем. Но затем выяснилось, что повреждения вовсе не было, а был истерический паралич, вызванный невыполнимостью задачи. Пару недель морских купаний — и болезнь отступила.
Кто-нибудь другой возблагодарил бы Бога, а Скрябин написал к нему удивительное письмо: «Кто б ни был Ты, который наглумился надо мной, который ввергнул меня в темницу, восхитил, чтобы разочаровать, дал, чтобы взять, обласкал, чтобы замучить, — я прощаю Тебя... Я всё-таки жив, всё-таки люблю жизнь, люблю людей, люблю ещё больше, люблю за то, что и они через Тебя страдают (поплатились). Я иду возвестить им мою победу над Тобой... Ты дал мне познать мою бесконечную силу, моё безграничное могущество, мою непобедимость, ты подарил мне торжество...»
Десять лет спустя Скрябин высказался ещё определённее: «Восстаньте на меня, Бог, пророки и стихии. Как ты создал меня силой своего слова, Саваоф, если ты не лжёшь, так я уничтожаю тебя несокрушимою силою моего желания и моей мысли. Тебя нет, и я свободен. Улыбка моей блаженной радости, безмерной и свободной, своим сиянием затмила боязливый и осторожный блеск твоих солнц. Ты страх хотел породить во мне, ты крылья обрезать мне хотел. Ты любовь убить хотел во мне — к жизни, то есть и к людям. Но я не дам тебе сделать это ни в себе, ни в других. Если я одну крупицу моего блаженства сообщу миру, то он возликует навеки. Бог, которому нужно поклонение, не Бог».
Можно подумать, что эти строки написаны рукой могучей и бесстрашно-победительной...
Но Скрябин не был титаном.
Более того — он был, по сути, вечным ребёнком, нежным и избалованным, и вовсе неспособным к самостоятельной практической жизни. Мать его, чрезвычайно талантливая пианистка, умерла в 23 года от туберкулёза, отец сделался дипломатом и уехал в Турцию. Осиротев ещё во младенчестве, Шуринька — так звали его в семье — был взят на воспитание своей экзальтированной тёткой, заранее посвятившей ему жизнь.
Именно она распознала в нём музыкального гения; в 3 года его уже опекали знаменитости — Танеев и Николай Рубинштейн, отсоветовавший, впрочем, начинать регулярные занятия слишком рано, поскольку мальчик был хрупок и нервен. И он же велел не принуждать его ни к игре, ни к сочинительству, когда ребёнок сам того не хочет.
До 11 лет Шуринька Скрябин делал только то, что хотел, — и впоследствии был сплошным исключением из правил. Даже поступив в кадетский корпус, он не жил в интернате, как все прочие, а поселился в квартире дяди, служившего в корпусе воспитателем.
На фортепиано он занимался у знаменитого Зверева, а уроки теории музыки ему давал сам Танеев — крупнейший композитор, ректор Московской консерватории. Мало того — Танеев всякий раз после занятий отвозил его домой. Когда он однажды этого не сделал, мальчик (ему было тогда лет 14) угодил на Кузнецком мосту под пролётку и сломал ключицу.
Благодаря Танееву Скрябин поступил в Московскую консерваторию практически без экзаменов... Но в консерватории столкнулся с суровой прозой жизни. Он мечтал сделаться композитором; но, чтобы поступить в класс свободного сочинения, надо было сперва одолеть контрапункт — музыкальную «высшую математику». Скрябину это было не по силам, экзамена он не сдал, но для него вновь сделали исключение. Притом, что весь его «творческий багаж» умещался в маленькой папке! И что же? Скрябин так и не кончил курса, якобы повздорив со своим учителем — А.С.Аренским.
Так получилось, что один из знаменитейших композиторов России вышел из консерватории без композиторского диплома — но с малой золотой медалью по фортепиано.
И началась для Скрябина самостоятельная жизнь в ранге свободного художника. Непрестанный творческий экстаз, безденежье, вечно погашавшееся чьей-нибудь посторонней заботой, и томленье по женщине. Позже — философия.
Музыку Скрябина принимали поначалу снисходительно. Кто-то потешался: мол, Скрябин нашёл целый сундук неопубликованных рукописей Шопена. Кто-то с интересом вслушивался в найденные им новые, неслыханные гармонии. А кто-то, быть может, удивлялся космическому холоду, заключённому в этой экстатической музыке.
Первое время Скрябин писал только для фортепиано. А когда появились его оркестровые пьесы, его симфонии, громкие и немного назойливые, — в них нашли подражание Вагнеру. Какая чушь! Скрябин не знал музыки Вагнера. Он вообще не знал никакой «чужой» музыки, кроме Шопена (которого играл в консерватории), потому что не любил её. Вся мировая культура казалась ему невероятно скучной по сравнению с его собственными творениями, и вследствие этого возможность наслаждаться искусством была для него потеряна.
В сущности, это беда многих художников; но многие ли, подобно Скрябину, способны признаться в своих сокровенных мыслях? Кто из них скажет: «Я вершина», — не боясь всей комичности такого утверждения?
...Прославленный пианист Артур Рубинштейн, в ту пору 18-летный юноша, познакомился со Скрябиным в Париже. Его отрекомендовали Скрябину, как «одного из самых горячих Ваших поклонников», и Скрябин необычайно оживился, заслышав в устах молодого пианиста русскую речь. Как выяснилось, у Скрябина были проблемы с французским (что весьма странно для российского дворянина), и при этом он страстно нуждался в собеседнике. «Пойдёмте, я приглашаю Вас выпить чаю», — сказал он. А Рубинштейна как-то вдруг поразили его «холодные карие глаза, которые, казалось, ничего вокруг себя не видят».
Когда они пришли в кафе, Скрябин, со снисходительной улыбкой гения и как бы заранее зная ответ, спросил: «Кто Ваш любимый композитор?». Рубинштейн ответил: «Брамс». И тут со Скрябиным случилось нечто страшное. Он ударил кулаком об стол и завопил: «Как??? Неужели Вы можете одновременно любить этого ужасного композитора — и меня??? Когда я был в Вашем возрасте, я считался шопенистом, но сейчас я могу любить только Скрябина!» И буквально вылетел из кафе, оставив своего нового знакомца наедине с неоплаченным счётом.
Однако в тот же вечер Рубинштейн испытал чувство глубокого и мстительного удовлетворения, присутствуя на представлении скрябинской «Поэмы экстаза». Тот вечер закончился грандиозным скандалом. Солидные люди, композиторы Дюка и Форе, взгромоздившись на кресла, с упоением свистели в два пальца. Но Рубинштейну вещь понравилась чрезвычайно — что свидетельствует о широте его души.
А Скрябин привычно доносил в Москву и Петербург о потрясающем успехе, слегка омрачённом финансовой убыточностью.
Он был удивительно непрактичен в сочинении разного рода договоров и вечно бывал обманут. Впрочем, ему нечасто удавалось собрать на своих концертах полный зал. Однажды г-жа Плеханова (его бывшая ученица) уговорила Скрябина дать в Женеве концерт в пользу русских политических эмигрантов. Скрябин согласился, но сбор не покрыл даже расходов на организацию, и композитор с детской обидой в голосе произнёс: «Когда-нибудь они будут скакать с одного полюса на другой, лишь бы услышать хоть одну паузу из моих сочинений!»
Кстати, в то время (в 1906 году) Плехановы напрасно старались перетащить Скрябина в свою веру. Они заставили его прочитать Маркса — во что лично я не верю, поскольку за всю свою жизнь Скрябин одолел лишь «Тайную доктрину» Блаватской (чтение вообще давалось ему с трудом), и именно с этого момента...
...он вообразил себя то ли философом, то ли мессией
Учение его было просто, как яйцо. Фактически это была сонная мечта, многих посещающая, но мало кем высказываемая вслух. Он вообразил себя единственно существующим, творцом вселенной, прошлого и будущего. Он вообразил, что все прошедшие поколения тосковали о нём. «Но почему же тогда не всё в мире складывается так, как Вы хотите?» — спрашивали его. — «А это затем, чтобы мне не было скучно». — «Но кто-нибудь другой может объявить себя Богом!» «Это невозможно, потому что Бог — это Я».
И он возжелал, чтобы вселенная признала в нём бога. Погибла в нём и в нём же возродилось. Он возжелал овладеть миром, как женщиной: «...я изласкаю, я истерзаю тебя, истомившийся мир, и потом возьму Тебя. И в этом Божественном акте я познаю Тебя единым со мною. Я дам Тебе познать блаженство».
...Итак, он возжелал экстатической смерти. И желание это всё сосредоточилось в его музыке, ужасающе прекрасной. В музыке, посредством которой он хотел достичь всеобщего экстаза и гибели мира.
Вслед за «Поэмой экстаза» (её называли ещё «Лучезарной поэмой») был «Прометей» — «Поэма огня». Но дело в том, что «лучезарный» — это буквальный перевод имени «Люцифер» — главнейшего из имён дьявола. Скрябинское «всесжигающее пламя», пламя страсти, по его словам, «вставшее до небес из преисподней», было в действительности пламенем адским.
В последние же годы единственной целью Скрябин была «Мистерия» — грандиозное сочинение, осуществляющее в себе гибель (а тем самым, якобы, и спасение) мира. Для его исполнения он мечтал построить в Индии храм. Случайно ли, что Бог упредил столь дерзостное — а впрочем, во всех смыслах неисполнимое — намерение?..
Предчувствие смерти сказалось уже в Девятой сонате, написанной в 1913 году и получившей подзаголовок — «Чёрная месса». В последние годы «богочеловек» как-то незаметно сделался сатанистом. За два месяца до своей гибели Скрябин играл «Чёрную мессу» в Петрограде, впрочем, не расшифровывая подзаголовка. Надежда Николаевна Римская-Корсакова — вдова композитора, ярая скрябинистка, подобно большинству светских дам, — спросила о содержании одного из мотивов, особенно часто повторяющегося. И Скрябин ответил: «Это — тема подкрадывающейся смерти».
По мысли многих соблазнившихся, смерть Скрябина должна была явиться поворотным пунктом — вроде распятия Христа. Не случайно же композитор придавал такое значение дате своего рождения — 6 января (25 декабря по старому стилю). Поэты-символисты В.Я.Брюсов, В.И.Иванов, Ю.К.Балтрушайтис, не сговариваясь, посвятили покойному Скрябину свои стихотворения — при его жизни это не приходило им в голову.
На могиле композитора установили большой дубовый крест; позже его заменили хрустальным, который вскоре был украден.
В эти же дни свершилось и другое печальное событие: Сергей Иванович Танеев, человек поистине святой (хотя отнюдь и не церковный), скончался, простудившись на скрябинских похоронах.
Обе жены Скрябина также ненадолго пережили его. Законная, Вера (отличная пианистка, она до последних дней занималась пропагандой его творчества), умерла в 1920 году. Незаконная, Татьяна, скончалась 2 года спустя, а их сын Юлиан — гениально одарённый мальчик — утонул в Днепре в 11-летнем возрасте. Ещё одна дочь, Ариадна, погибла во Франции от рук фашистов.
Судьба скрябинских произведений оказалась счастливее — хотя и совсем не в том смысле, в каком мерещилось их автору. Время развеяло сладость мистических туманов, и обнаружилась — музыка. Быть может, не великая, но она живёт и звучит. Правда, всё реже и реже.
(Юлия Андреева)
Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? чёрт с ними! слава Богу, что потеряны. Он исповедался в своих стихах, невольно, увлечённый восторгом поэзии. В хладнокровной прозе он бы лгал и хитрил, то стараясь блеснуть искренностию, то марая своих врагов. Его бы уличили, как уличили Руссо — а там злоба и клевета снова бы торжествовали. Оставь любопытство толпе и будь заодно с гением. Поступок Мура лучше его «Лалла-Рук» (в его поэтическом отношенье). Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции. — Охота тебе видеть его на судне. Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врёте, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе. — Писать свои Mémoires * заманчиво и приятно. Никого так не любишь, никого так не знаешь, как самого себя. Предмет неистощимый. Но трудно. Не лгать — можно; быть искренним — невозможность физическая. Перо иногда остановится, как с разбега перед пропастью — на том, что посторонний прочёл бы равнодушно. Презирать — braver ** — суд людей не трудно; презирать суд собственный невозможно.
* Записки (франц.).
** бросать вызов, презирать (франц.).
ПУШКИН — ВЯЗЕМСКОМУ, Вторая половина ноября 1825 г.
Из Михайловского в Москву
* Записки (франц.).
** бросать вызов, презирать (франц.).
ПУШКИН — ВЯЗЕМСКОМУ, Вторая половина ноября 1825 г.
Из Михайловского в Москву
.jpg)