У него удивительные руки, — некрасивые, узловатые от расширенных вен и всё-таки исполненные особой выразительности и творческой силы. Вероятно, такие руки были у Леонардо да Винчи. Такими руками можно делать всё. Иногда, разговаривая, он шевелит пальцами, постепенно сжимает их в кулак, потом вдруг раскроет его и одновременно произнесёт хорошее, полновесное слово. Он похож на бога, не на Саваофа или олимпийца, а на этакого русского бога, который «сидит на кленовом престоле под золотой липой» и хотя не очень величественен, но, может быть, хитрей всех других богов.
Т о л с т о й
Кстати, по поводу происхождения и употребления новых слов. В литературе нашей есть одно слово: «стушеваться», всеми употребляемое, хоть и не вчера родившееся, но и довольно недавнее, не более трёх десятков лет существующее; при Пушкине оно совсем не было известно и не употреблялось никем. Теперь же его можно найти не только у литераторов, у беллетристов, во всех смыслах, с самого шутливого и до серьёзнейшего, но можно найти и в научных трактатах, в диссертациях, в философских книгах; мало того, можно найти в деловых департаментских бумагах, в рапортах, в отчётах, в приказах даже: всем оно известно, все его понимают, все употребляют. И однако, во всей России есть один только человек, который знает точное происхождение этого слова, время его изобретения и появления в литературе. Этот человек — я, потому что ввёл и употребил это слово в литературе в первый раз — я. Появилось это слово в печати, в первый раз, 1-го января 1846 года, в «Отечественных записках», в повести моей «Двойник, приключения господина Голядкина».
Д о с т о е в с к и й
Он писал безобразно и даже нарочно некрасиво, — я уверен, что нарочно, из кокетства. Он форсил; в «Идиоте» у него написано: «В наглом приставании и афишевании знакомства». Я думаю, он нарочно исказил слово афишировать, потому что оно чужое, западное. Но у него можно найти и непростительные промахи: идиот говорит: «Осёл — добрый и полезный человек», но никто не смеётся, хотя эти слова неизбежно должны вызвать смех или какое-нибудь замечание. Он говорит это при трёх сестрах, а они любили высмеивать его. Особенно Аглая. Эту книгу считают плохой, но главное, что в ней плохо, это то, что князь Мышкин — эпилептик. Будь он здоров — его сердечная наивность, его чистота очень трогали бы нас. Но для того, чтобы написать его здоровым, у Достоевского нехватило храбрости. Да и не любил он здоровых людей. Он был уверен, что если сам он болен — весь мир болен...
Т о л с т о й
Т о л с т о й
Кстати, по поводу происхождения и употребления новых слов. В литературе нашей есть одно слово: «стушеваться», всеми употребляемое, хоть и не вчера родившееся, но и довольно недавнее, не более трёх десятков лет существующее; при Пушкине оно совсем не было известно и не употреблялось никем. Теперь же его можно найти не только у литераторов, у беллетристов, во всех смыслах, с самого шутливого и до серьёзнейшего, но можно найти и в научных трактатах, в диссертациях, в философских книгах; мало того, можно найти в деловых департаментских бумагах, в рапортах, в отчётах, в приказах даже: всем оно известно, все его понимают, все употребляют. И однако, во всей России есть один только человек, который знает точное происхождение этого слова, время его изобретения и появления в литературе. Этот человек — я, потому что ввёл и употребил это слово в литературе в первый раз — я. Появилось это слово в печати, в первый раз, 1-го января 1846 года, в «Отечественных записках», в повести моей «Двойник, приключения господина Голядкина».
Д о с т о е в с к и й
Он писал безобразно и даже нарочно некрасиво, — я уверен, что нарочно, из кокетства. Он форсил; в «Идиоте» у него написано: «В наглом приставании и афишевании знакомства». Я думаю, он нарочно исказил слово афишировать, потому что оно чужое, западное. Но у него можно найти и непростительные промахи: идиот говорит: «Осёл — добрый и полезный человек», но никто не смеётся, хотя эти слова неизбежно должны вызвать смех или какое-нибудь замечание. Он говорит это при трёх сестрах, а они любили высмеивать его. Особенно Аглая. Эту книгу считают плохой, но главное, что в ней плохо, это то, что князь Мышкин — эпилептик. Будь он здоров — его сердечная наивность, его чистота очень трогали бы нас. Но для того, чтобы написать его здоровым, у Достоевского нехватило храбрости. Да и не любил он здоровых людей. Он был уверен, что если сам он болен — весь мир болен...
Т о л с т о й
к л и к а б е л ь н ы !
S A P I E N T I S A T !
к л и к а б е л ь н ы !
Актёр-кукольник Крейг Шварц (Джон Кьюсак) не может своим искусством прокормить семью и вынужден устраиваться на работу. Его жена Лотти (Камерон Диас) не разделяет его увлечения кукольным театром, он — не разделяет её увлечение животными, которые просто заполонили их и без того маленькую квартирку.
Новое место работы Крейга — весьма странное, оно находится на 7½ этаже и там нельзя выпрямиться в полный рост. Зато за одним из шкафов есть маленькая дверца, ведущая не куда-нибудь, а непосредственно в тело известного актёра Джона Малковича. Крейг и его предприимчивая коллега Максин (Кэтрин Кинер) организуют предприятие: всего за 200$ каждый желающий может оказаться на 15 минут в теле самого Малковича. Но Крейг влюбляется в яркую и независимую Максин, столь непохожую на его жену, а та не обращает на него никакого внимания.
Оказывается, что Лотти также влюбляется в Максин, и та отвечает ей взаимностью, но лишь при условии, что Лотти находится в теле Малковича, потому что Максин хочет Джона Малковича, особенно если в нём в данный момент кто-то ещё. Крейг не выдерживает, запирает жену в клетке с шимпанзе и во время очередного свидания Максин и Джона Малковича занимает место в последнем.
Тут уже не выдерживает сам Малкович, которому надоело чувствовать себя марионеткой. Он сам заходит в таинственную дверцу и оказывается в совершенно невообразимом месте, заполненном толпами Джонов Малковичей. В придачу ко всему, есть группа весьма пожилых людей во главе с боссом Крейга (Орсон Бин), намеревающихся жить вечно путём переселения опять же в тело Джона Малковича.
Новое место работы Крейга — весьма странное, оно находится на 7½ этаже и там нельзя выпрямиться в полный рост. Зато за одним из шкафов есть маленькая дверца, ведущая не куда-нибудь, а непосредственно в тело известного актёра Джона Малковича. Крейг и его предприимчивая коллега Максин (Кэтрин Кинер) организуют предприятие: всего за 200$ каждый желающий может оказаться на 15 минут в теле самого Малковича. Но Крейг влюбляется в яркую и независимую Максин, столь непохожую на его жену, а та не обращает на него никакого внимания.
Оказывается, что Лотти также влюбляется в Максин, и та отвечает ей взаимностью, но лишь при условии, что Лотти находится в теле Малковича, потому что Максин хочет Джона Малковича, особенно если в нём в данный момент кто-то ещё. Крейг не выдерживает, запирает жену в клетке с шимпанзе и во время очередного свидания Максин и Джона Малковича занимает место в последнем.
Тут уже не выдерживает сам Малкович, которому надоело чувствовать себя марионеткой. Он сам заходит в таинственную дверцу и оказывается в совершенно невообразимом месте, заполненном толпами Джонов Малковичей. В придачу ко всему, есть группа весьма пожилых людей во главе с боссом Крейга (Орсон Бин), намеревающихся жить вечно путём переселения опять же в тело Джона Малковича.
Комментариев нет:
Отправить комментарий