25 июня 1945 — на приёме в Кремле в честь участников Парада Победы, Сталин произнёс тост «За русский народ!».
В и к и п е л и Я
В и к и п е л и Я
S A P I E N T I S A T !
1~2: — «БЛАГОСЛОВЕНИЕ (ОГНЯ)» (~ SAPIENTI SAT +++ SAPIENTI SAT !)
2~3: — «АНТИХРИСТИАНСКАЯ ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ»
(~ «Достоин ли Максимилиан Волошин анафемы ?» !)
1~4: — «В О Ж А Т Ы Й»
(~ «ПУШКИН И ПУГАЧЁВ» (МЦ, Ванв, 1937) +++ «СВЯТОСТЬ СТАЛИНА» !)
Есть магические слова, магические вне смысла, одним уже звучанием своим — физически-магические — слова, которые, до того как сказали — уже значат, слова — самознаки и самосмыслы, не нуждающиеся в разуме, а только в слухе, слова звериного, детского, сновиденного языка.
Возможно, что они в жизни у каждого — свои.
Таким словом в моей жизни было и осталось — Вожатый.
Если бы меня, семилетнюю, среди седьмого сна, спросили:
“Как называется та вещь, где Савельич, и поручик Гринёв, и царица Екатерина Вторая?” — я бы сразу ответила: “Вожатый”. И сейчас вся “Капитанская дочка” для меня есть — то и называется — так.
..........................................
Но — негодовала ли я на Пугачёва, ненавидела ли я его за их казни? Нет. Нет, потому что он должен был их казнить — потому что он был волк и вор. Нет, потому что он их казнил, а Гринёва, не поцеловавшего руки, помиловал, а помиловал — за заячий тулуп. То есть — долг платежом красен. Благодарность. Благодарность злодея. (Что Пугачёв — злодей, я не сомневалась ни секунды и знала уже, когда он был ещё только незнакомый чёрный предмет.) Об этом, а не ином, сказано в Евангелии: в небе будет больше радости об одном раскаявшемся грешнике, нежели о десяти несогрешивших праведниках. Одно из самых соблазнительных, самых роковых для добра слов из Христовых уст.
Но есть ещё одно. Пришедши к Пугачеву непосредственно из сказок Гримма, Полевого, Перро, я, как всякий ребенок, к зверствам — привыкла. Разве дети ненавидят Людоеда за то, что хотел отсечь мальчикам головы? Змея-Горыныча? Бабу-Ягу с её живым тыном из мёртвых голов? Всё это — чистая стихия страха, без которой сказка не сказка и услада не услада. Для ребёнка, в сказке, должно быть зло. Таким необходимым сказочным злом и являются в детстве (и в не-детстве) злодейства Пугачёва.
Ненавидит ребёнок только измену, предательство, нарушенное обещание, разбитый договор. Ибо ребенок, как никто, верен слову и верит в слово. Обещал, а не сделал, целовал, а предал. За что же мне было ненавидеть моего Вожатого? Пугачёв никому не обещал быть хорошим, наоборот — не обещав, обратное обещав, хорошим — оказался. Это была моя первая встреча со злом, и оно оказалось — добром. После этого оно у меня всегда было на подозрении добра.
..........................................
Как Пугачёвым “Капитанской дочки” нельзя не зачароваться — так от Пугачева “Пугачёвского бунта” нельзя не отвратиться.
Первый — сплошная благодарность и благородство, на фоне собственных зверств постоянная и непременная победа добра. Весь Пугачёв “Капитанской дочки” взят и дан в исключительном для Пугачёва случае — добра, в исключительном — любви. Всех-де казню, а тебя милую. Причём это ты, по свойству человеческой природы и гениальности авторского внушения, непременно сам читатель. (Всех казнил, а меня помиловал, обобрал, а меня пожаловал и т. д.) Пугачёв нам — в лице Гринёва — всё простил. Поэтому мы ему — всё прощаем.
...........................................
Вместо долженствовавших бы быть двух врагов — ни одного. Поэт не может любить врага. Любить врага может святой. Поэт может только во врага влюбиться.
МЦ, Ванв, 1937
Возможно, что они в жизни у каждого — свои.
Таким словом в моей жизни было и осталось — Вожатый.
Если бы меня, семилетнюю, среди седьмого сна, спросили:
“Как называется та вещь, где Савельич, и поручик Гринёв, и царица Екатерина Вторая?” — я бы сразу ответила: “Вожатый”. И сейчас вся “Капитанская дочка” для меня есть — то и называется — так.
..........................................
Но — негодовала ли я на Пугачёва, ненавидела ли я его за их казни? Нет. Нет, потому что он должен был их казнить — потому что он был волк и вор. Нет, потому что он их казнил, а Гринёва, не поцеловавшего руки, помиловал, а помиловал — за заячий тулуп. То есть — долг платежом красен. Благодарность. Благодарность злодея. (Что Пугачёв — злодей, я не сомневалась ни секунды и знала уже, когда он был ещё только незнакомый чёрный предмет.) Об этом, а не ином, сказано в Евангелии: в небе будет больше радости об одном раскаявшемся грешнике, нежели о десяти несогрешивших праведниках. Одно из самых соблазнительных, самых роковых для добра слов из Христовых уст.
Но есть ещё одно. Пришедши к Пугачеву непосредственно из сказок Гримма, Полевого, Перро, я, как всякий ребенок, к зверствам — привыкла. Разве дети ненавидят Людоеда за то, что хотел отсечь мальчикам головы? Змея-Горыныча? Бабу-Ягу с её живым тыном из мёртвых голов? Всё это — чистая стихия страха, без которой сказка не сказка и услада не услада. Для ребёнка, в сказке, должно быть зло. Таким необходимым сказочным злом и являются в детстве (и в не-детстве) злодейства Пугачёва.
Ненавидит ребёнок только измену, предательство, нарушенное обещание, разбитый договор. Ибо ребенок, как никто, верен слову и верит в слово. Обещал, а не сделал, целовал, а предал. За что же мне было ненавидеть моего Вожатого? Пугачёв никому не обещал быть хорошим, наоборот — не обещав, обратное обещав, хорошим — оказался. Это была моя первая встреча со злом, и оно оказалось — добром. После этого оно у меня всегда было на подозрении добра.
..........................................
Как Пугачёвым “Капитанской дочки” нельзя не зачароваться — так от Пугачева “Пугачёвского бунта” нельзя не отвратиться.
Первый — сплошная благодарность и благородство, на фоне собственных зверств постоянная и непременная победа добра. Весь Пугачёв “Капитанской дочки” взят и дан в исключительном для Пугачёва случае — добра, в исключительном — любви. Всех-де казню, а тебя милую. Причём это ты, по свойству человеческой природы и гениальности авторского внушения, непременно сам читатель. (Всех казнил, а меня помиловал, обобрал, а меня пожаловал и т. д.) Пугачёв нам — в лице Гринёва — всё простил. Поэтому мы ему — всё прощаем.
...........................................
Вместо долженствовавших бы быть двух врагов — ни одного. Поэт не может любить врага. Любить врага может святой. Поэт может только во врага влюбиться.
МЦ, Ванв, 1937
2~5: — 1) «МОЛОТОВ = СКРЯБИН» (~ SAPIENTI SAT !);
2) «М И С Т Е Р И Я»
(~ SAPIENTI SAT +++ SAPIENTI SAT +++ SAPIENTI SAT !)
3~6: — «БЛАГОСЛОВЕНЬЕ» (~ СМ, СТИХ ВОЛОШИНА НИЖЕ !)
4~5: — «СМ. 1~4» (~ SAPIENTI SAT !)
5~6: — «ЧТО У ТРЕЗВОГО НА УМЕ, ТО У ПЬЯНОГО НА ЯЗЫКЕ» (~ SAPIENTI SAT !)
4~7: — «СМ. 1~4» (~ SAPIENTI SAT !)
5~8: — «ИРОНИЧЕСКИЙ ЧЕЛОВЕК-С» (~ SAPIENTI SAT !)
6~9: — «ПРЕДОХРАНИТЕЛЬ» (~ SAPIENTI SAT !)
7~8: — «Я ВЫГОНЮ ВСЕХ ПЕДЕРАСТОВ ИЗ КРЕМЛЯ !» (~ SAPIENTI SAT !)
8~9: — «DUREX»
(~ «Durability, Reliability and Excellence = прочность, надёжность и превосходство» !
Б Л А Г О С Л О В Е Н Ь Е
Благословенье Моё, как гром!
Любовь безжалостна и жжёт огнём.
Я в милосердии неумолим:
Молитвы человеческие — дым.
Из избранных тебя избрал Я, Русь!
И не помилую, не отступлюсь.
Бичами пламени, клещами мук
Не оскудеет щедрость этих рук.
Леса, увалы, степи и вдали
Пустыни тундр — шестую часть земли
От Индии до Ледовитых вод
Я дал тебе и твой умножил род.
Чтоб на распутьях сказочных дорог
Ты сторожила запад и восток.
И вот, вся низменность земного дна
Тобой, как чаша, до края полна.
Ты благословлена на подвиг твой
Татарским игом, скаредной Москвой,
Петровской дыбой, бредами калек,
Хлыстов, скопцов — одиннадцатый век.
Распластанною голой на земле,
То вздёрнутой на виску, то в петле, —
Тебя живьём свежуют палачи —
Радетели, целители, врачи.
И каждый твой порыв, твой каждый стон
Отмечен Мной и понят и зачтён.
Твои молитвы в сердце Я храню:
Попросишь мира — дам тебе резню.
Спокойствия? — Девятый взмою вал.
Разрушишь тюрьмы? — Вырою подвал.
Раздашь богатства? — Станешь всех бедней,
Ожидовеешь в жадности своей!
На подвиг встанешь жертвенной любви?
Очнёшься пьяной по плечи в крови.
Замыслишь единенье всех людей?
Заставлю есть зарезанных детей!
Ты взыскана судьбою до конца:
Безумием заквасил Я сердца
И сделал осязаемым твой бред.
Ты — лучшая! Пощады лучшим нет.
В едином горне за единый раз
Жгут пласт угля, чтоб выплавить алмаз,
А из тебя, сожжённый Мной народ,
Я ныне новый выплавляю род!
Волошин, 23 февраля 1923
Благословенье Моё, как гром!
Любовь безжалостна и жжёт огнём.
Я в милосердии неумолим:
Молитвы человеческие — дым.
Из избранных тебя избрал Я, Русь!
И не помилую, не отступлюсь.
Бичами пламени, клещами мук
Не оскудеет щедрость этих рук.
Леса, увалы, степи и вдали
Пустыни тундр — шестую часть земли
От Индии до Ледовитых вод
Я дал тебе и твой умножил род.
Чтоб на распутьях сказочных дорог
Ты сторожила запад и восток.
И вот, вся низменность земного дна
Тобой, как чаша, до края полна.
Ты благословлена на подвиг твой
Татарским игом, скаредной Москвой,
Петровской дыбой, бредами калек,
Хлыстов, скопцов — одиннадцатый век.
Распластанною голой на земле,
То вздёрнутой на виску, то в петле, —
Тебя живьём свежуют палачи —
Радетели, целители, врачи.
И каждый твой порыв, твой каждый стон
Отмечен Мной и понят и зачтён.
Твои молитвы в сердце Я храню:
Попросишь мира — дам тебе резню.
Спокойствия? — Девятый взмою вал.
Разрушишь тюрьмы? — Вырою подвал.
Раздашь богатства? — Станешь всех бедней,
Ожидовеешь в жадности своей!
На подвиг встанешь жертвенной любви?
Очнёшься пьяной по плечи в крови.
Замыслишь единенье всех людей?
Заставлю есть зарезанных детей!
Ты взыскана судьбою до конца:
Безумием заквасил Я сердца
И сделал осязаемым твой бред.
Ты — лучшая! Пощады лучшим нет.
В едином горне за единый раз
Жгут пласт угля, чтоб выплавить алмаз,
А из тебя, сожжённый Мной народ,
Я ныне новый выплавляю род!
Волошин, 23 февраля 1923
Комментариев нет:
Отправить комментарий