Сизигия (др.-греч. σύ-ζῠγος — «живущий парой»).
Три раза я его видѣдъ лицомъ къ лицу.
Въ первый разъ шелъ я по саду,
посланный за обѣдомъ товарищамъ,
и чтобы сократить дорогу
путь мимо оконъ дворцоваго крыла избралъ я:
вдругъ я услышалъ звуки струнъ,
и какъ я былъ высокаго роста,
безъ труда увидѣлъ въ широкое окно
его:
онъ сидѣлъ печально одинъ,
перебирая тонкими пальцами струны лиры,
а бѣлая собака
лежала у ногъ не ворча,
и только плескъ водомёта
мѣшался съ музыкой.
Почувствовавъ мой взгдядъ,
онъ опустилъ лиру
и поднялъ опущенное лицо.
Волшебствомъ показалась мнѣ его красота
и его молчанье въ пустомъ покоѣ
полднемъ!
И крестясь я побѣжалъ въ страхѣ
прочь отъ окна...
Потомъ я былъ на караулѣ въ Лохіѣ
и стоялъ въ переходѣ,
ведущемъ къ комнатѣ царскаго астролога.
Луна бросала свѣтлый квадратъ на полъ,
и мѣдныя украшенія моей обуви,
когда я проходилъ свѣтлымъ мѣстомъ.
блестѣли.
Услышавъ шумъ шаговъ,
я остановидся.
Изъ внутреннихъ покоевъ,
имѣя впереди раба съ факеломъ,
вышли три человѣка
и онъ между ними.
Онъ былъ блѣденъ,
но мнѣ казалось,
что комната освѣтилась
не факеломъ, а его ликомъ.
Проходя онъ взглянулъ на меня
и сказавъ: «я тебя видѣдъ гдѣ-то, пріятель»,
удалился въ помѣщснье астролога.
Уже его бѣлая одежда давно исчезла
и свѣтъ отъ факела пропалъ,
а я всё стоялъ не двигаясь и не дыша,
и когда, лёгши въ казармѣ
я почувствовалъ,
что спящій рядомъ Марцій
трогаетъ мою руку обычнымъ движеніемъ,
я притворился спящимъ...
Потомъ ещё разъ вечеромъ
мы встрѣтились.
Недалеко отъ походныхъ палатокъ Кесаря
мы купались,
когда услышали крики.
Прибѣжавъ мы увидѣли, что уже поздно.
Вытащенное иаъ воды тѣло
лежало на пескѣ,
и то же неземное лицо,
лицо колдуна
глядѣло незакрытыми глазами.
Императоръ издали спѣшилъ,
Поражённый горестной вѣстью,
а я стоялъ, ничего не видя
и не слыша, какъ слезы забытыя съ дѣтства
текли по щекамъ.
Всю ночь я шепталъ молитвы,
бредилъ родною Азіей, Никомидіей
и голоса ангел овъ пѣли:
«Осанна!
новый богъ
данъ людямь!» — М. К у з м и н ъ.
Въ первый разъ шелъ я по саду,
посланный за обѣдомъ товарищамъ,
и чтобы сократить дорогу
путь мимо оконъ дворцоваго крыла избралъ я:
вдругъ я услышалъ звуки струнъ,
и какъ я былъ высокаго роста,
безъ труда увидѣлъ въ широкое окно
его:
онъ сидѣлъ печально одинъ,
перебирая тонкими пальцами струны лиры,
а бѣлая собака
лежала у ногъ не ворча,
и только плескъ водомёта
мѣшался съ музыкой.
Почувствовавъ мой взгдядъ,
онъ опустилъ лиру
и поднялъ опущенное лицо.
Волшебствомъ показалась мнѣ его красота
и его молчанье въ пустомъ покоѣ
полднемъ!
И крестясь я побѣжалъ въ страхѣ
прочь отъ окна...
Потомъ я былъ на караулѣ въ Лохіѣ
и стоялъ въ переходѣ,
ведущемъ къ комнатѣ царскаго астролога.
Луна бросала свѣтлый квадратъ на полъ,
и мѣдныя украшенія моей обуви,
когда я проходилъ свѣтлымъ мѣстомъ.
блестѣли.
Услышавъ шумъ шаговъ,
я остановидся.
Изъ внутреннихъ покоевъ,
имѣя впереди раба съ факеломъ,
вышли три человѣка
и онъ между ними.
Онъ былъ блѣденъ,
но мнѣ казалось,
что комната освѣтилась
не факеломъ, а его ликомъ.
Проходя онъ взглянулъ на меня
и сказавъ: «я тебя видѣдъ гдѣ-то, пріятель»,
удалился въ помѣщснье астролога.
Уже его бѣлая одежда давно исчезла
и свѣтъ отъ факела пропалъ,
а я всё стоялъ не двигаясь и не дыша,
и когда, лёгши въ казармѣ
я почувствовалъ,
что спящій рядомъ Марцій
трогаетъ мою руку обычнымъ движеніемъ,
я притворился спящимъ...
Потомъ ещё разъ вечеромъ
мы встрѣтились.
Недалеко отъ походныхъ палатокъ Кесаря
мы купались,
когда услышали крики.
Прибѣжавъ мы увидѣли, что уже поздно.
Вытащенное иаъ воды тѣло
лежало на пескѣ,
и то же неземное лицо,
лицо колдуна
глядѣло незакрытыми глазами.
Императоръ издали спѣшилъ,
Поражённый горестной вѣстью,
а я стоялъ, ничего не видя
и не слыша, какъ слезы забытыя съ дѣтства
текли по щекамъ.
Всю ночь я шепталъ молитвы,
бредилъ родною Азіей, Никомидіей
и голоса ангел овъ пѣли:
«Осанна!
новый богъ
данъ людямь!» — М. К у з м и н ъ.
и на искусственном холме поставить капище языческой богини Венеры и статую Юпитера.
Однако через 300 лет Промыслом Божиим великие христианские святыни — Гроб Господень и Животворящий Крест были вновь обретены христианами и открыты для поклонения. Это произошло при равноапостольном императоре Константине Великом (память 21 мая), первом из римских императоров, прекратившем гонения на христиан.
Святой равноапостольный Константин Великий (306 — 337) после победы в 312 году над Максентием, правителем Западной части Римской империи, и над Ликинием, правителем Восточной ее части, в 323 году сделался единодержавным правителем огромной Римской империи. В 313 году он издал так называемый Миланский эдикт, по которому была узаконена христианская религия и гонения на христиан в Западной половине империи прекратились. Правитель Ликиний, хотя и подписал в угоду Константину Миланский эдикт, однако фактически продолжал гонения на христиан. Только после его окончательного поражения и на Восточную часть империи распространился указ 313 года о веротерпимости. Равноапостольный император Константин, содействием Божиим одержавший в трех войнах победу над врагами, видел на небе Божие знамение — Крест с надписью "Сим победиши".
Горячо желая отыскать Крест, на котором был распят Господь наш Иисус Христос, равноапостольный Константин направил в Иерусалим свою мать, благочестивую царицу Елену (память 21 мая), снабдив ее письмом к Патриарху Иерусалимскому Макарию. Хотя святая царица Елена к этому времени была уже в преклонных годах, она с воодушевлением взялась за исполнение поручения. Языческие капища и идольские статуи, наполнявшие Иерусалим, царица повелела уничтожить. Разыскивая Животворящий Крест, она расспрашивала христиан и иудеев, но долгое время ее поиски оставались безуспешными. Наконец, ей указали на одного старого еврея по имени Иуда, который сообщил, что Крест зарыт там, где стоит капище Венеры. Капище разрушили и, совершив молитву, начали копать землю. Вскоре были обнаружены Гроб Господень и неподалеку от него три креста, дощечка с надписью, сделанной по приказанию Пилата, и четыре гвоздя, пронзившие Тело Господа.
Чтобы узнать, на котором из трех крестов был распят Спаситель, Патриарх Макарий поочередно возложил кресты на покойника. Когда был возложен Крест Господень, мертвец ожил. Увидев воскресшего, все убедились, что найден Животворящий Крест. Христиане, в бесчисленном множестве пришедшие поклониться Святому Кресту, просили святителя Макария поднять, воздвигнуть Крест, чтобы все могли, хотя издали, благоговейно созерцать Его. Тогда Патриарх и другие духовные лица начали высоко поднимать Святой Крест, а народ, взывая: "Господи, помилуй", благоговейно поклонялся Честному Древу. Это торжественное событие произошло в 326 году. При обретении Животворящего Креста совершилось и другое чудо: тяжело больная женщина, при осенении ее Святым Крестом, сразу исцелилась. Старец Иуда и другие иудеи уверовали во Христа и приняли святое Крещение. Иуда получил имя Кириак и впоследствии был рукоположен во епископа Иерусалимского.
С Т Р А Н Н И К
Однажды странствуя среди долины дикой,
Незапно был объят я скорбию великой
И тяжким бременем подавлен и согбен,
Как тот, кто на суде в убийстве уличен.
Потупя голову, в тоске ломая руки,
Я в воплях изливал души пронзенной муки
И горько повторял, метаясь как больной:
«Что делать буду я? Что станется со мной?»
И так я, сетуя, в свой дом пришел обратно.
Уныние мое всем было непонятно.
При детях и жене сначала я был тих
И мысли мрачные хотел таить от них;
Но скорбь час от часу меня стесняла боле;
И сердце наконец раскрыл я поневоле.
«О горе, горе нам! Вы, дети, ты, жена! —
Сказал я, — ведайте: моя душа полна
Тоской и ужасом, мучительное бремя
Тягчит меня. Идет! уж близко, близко вре
мя: Наш город пламени и ветрам обречен;
Он в угли и золу вдруг будет обращен,
И мы погибнем все, коль не успеем вскоре
Обресть убежище; а где? о горе, горе!»
Мои домашние в смущение пришли
И здравый ум во мне расстроенным почли.
Но думали, что ночь и сна покой целебный
Охолодят во мне болезни жар враждебный.
Я лег, но во всю ночь все плакал и вздыхал
И ни на миг очей тяжелых не смыкал.
Поутру я один сидел, оставя ложе.
Они пришли ко мне; на их вопрос я то же,
Что прежде, говорил. Тут ближние мои,
Не доверяя мне, за должное почли
Прибегнуть к строгости. Они с ожесточеньем
Меня на правый путь и бранью и презреньем
Старались обратить. Но я, не внемля им,
Все плакал и вздыхал, унынием тесним.
И наконец они от крика утомились
И от меня, махнув рукою, отступились,
Как от безумного, чья речь и дикий плач
Докучны и кому суровый нужен врач.
Пошел я вновь бродить, уныньем изнывая
И взоры вкруг себя со страхом обращая,
Как узник, из тюрьмы замысливший побег,
Иль путник, до дождя спешащий на ночлег.
Духовный труженик — влача свою веригу,
Я встретил юношу, читающего книгу.
Он тихо поднял взор — и вопросил меня,
О чем, бродя один, так горько плачу я?
И я в ответ ему: «Познай мой жребий злобный:
Я осужден на смерть и позван в суд загробный —
И вот о чем крушусь: к суду я не готов,
И смерть меня страшит».
«Коль жребий твой таков, —
Он возразил, — и ты так жалок в самом деле,
Чего ж ты ждешь? зачем не убежишь отселе?»
И я: «Куда ж бежать? какой мне выбрать путь?»
Тогда: «Не видишь ли, скажи, чего-нибудь», —
Сказал мне юноша, даль указуя перстом.
Я оком стал глядеть болезненно-отверстым,
Как от бельма врачом избавленный слепец.
«Я вижу некий свет», — сказал я наконец.
«Иди ж,— он продолжал, — держись сего ты света;
Пусть будет он тебе единственная мета,
Пока ты тесных врат спасенья не достиг,
Ступай!» — И я бежать пустился в тот же миг.
Побег мой произвел в семье моей тревогу,
И дети и жена кричали мне с порогу,
Чтоб воротился я скорее. Крики их
На площадь привлекли приятелей моих;
Один бранил меня, другой моей супруге
Советы подавал, иной жалел о друге,
Кто поносил меня, кто на смех подымал,
Кто силой воротить соседям предлагал;
Иные уж за мной гнались; но я тем боле
Спешил перебежать городовое поле,
Дабы скорей узреть — оставя те места,
Спасенья верный путь и тесные врата. — А. С. П у ш к и н.
Незапно был объят я скорбию великой
И тяжким бременем подавлен и согбен,
Как тот, кто на суде в убийстве уличен.
Потупя голову, в тоске ломая руки,
Я в воплях изливал души пронзенной муки
И горько повторял, метаясь как больной:
«Что делать буду я? Что станется со мной?»
И так я, сетуя, в свой дом пришел обратно.
Уныние мое всем было непонятно.
При детях и жене сначала я был тих
И мысли мрачные хотел таить от них;
Но скорбь час от часу меня стесняла боле;
И сердце наконец раскрыл я поневоле.
«О горе, горе нам! Вы, дети, ты, жена! —
Сказал я, — ведайте: моя душа полна
Тоской и ужасом, мучительное бремя
Тягчит меня. Идет! уж близко, близко вре
мя: Наш город пламени и ветрам обречен;
Он в угли и золу вдруг будет обращен,
И мы погибнем все, коль не успеем вскоре
Обресть убежище; а где? о горе, горе!»
Мои домашние в смущение пришли
И здравый ум во мне расстроенным почли.
Но думали, что ночь и сна покой целебный
Охолодят во мне болезни жар враждебный.
Я лег, но во всю ночь все плакал и вздыхал
И ни на миг очей тяжелых не смыкал.
Поутру я один сидел, оставя ложе.
Они пришли ко мне; на их вопрос я то же,
Что прежде, говорил. Тут ближние мои,
Не доверяя мне, за должное почли
Прибегнуть к строгости. Они с ожесточеньем
Меня на правый путь и бранью и презреньем
Старались обратить. Но я, не внемля им,
Все плакал и вздыхал, унынием тесним.
И наконец они от крика утомились
И от меня, махнув рукою, отступились,
Как от безумного, чья речь и дикий плач
Докучны и кому суровый нужен врач.
Пошел я вновь бродить, уныньем изнывая
И взоры вкруг себя со страхом обращая,
Как узник, из тюрьмы замысливший побег,
Иль путник, до дождя спешащий на ночлег.
Духовный труженик — влача свою веригу,
Я встретил юношу, читающего книгу.
Он тихо поднял взор — и вопросил меня,
О чем, бродя один, так горько плачу я?
И я в ответ ему: «Познай мой жребий злобный:
Я осужден на смерть и позван в суд загробный —
И вот о чем крушусь: к суду я не готов,
И смерть меня страшит».
«Коль жребий твой таков, —
Он возразил, — и ты так жалок в самом деле,
Чего ж ты ждешь? зачем не убежишь отселе?»
И я: «Куда ж бежать? какой мне выбрать путь?»
Тогда: «Не видишь ли, скажи, чего-нибудь», —
Сказал мне юноша, даль указуя перстом.
Я оком стал глядеть болезненно-отверстым,
Как от бельма врачом избавленный слепец.
«Я вижу некий свет», — сказал я наконец.
«Иди ж,— он продолжал, — держись сего ты света;
Пусть будет он тебе единственная мета,
Пока ты тесных врат спасенья не достиг,
Ступай!» — И я бежать пустился в тот же миг.
Побег мой произвел в семье моей тревогу,
И дети и жена кричали мне с порогу,
Чтоб воротился я скорее. Крики их
На площадь привлекли приятелей моих;
Один бранил меня, другой моей супруге
Советы подавал, иной жалел о друге,
Кто поносил меня, кто на смех подымал,
Кто силой воротить соседям предлагал;
Иные уж за мной гнались; но я тем боле
Спешил перебежать городовое поле,
Дабы скорей узреть — оставя те места,
Спасенья верный путь и тесные врата. — А. С. П у ш к и н.
Комментариев нет:
Отправить комментарий