Есть совершенно замечательная по материалу работа О. Дехановой «Легенда о меделянской собаке», но, как и всё, сотворяемое в рамках «научной» догмы, и эта работа на выводе свалилась в совершеннейшую нелепость, а автор её, «поджав хвост» пред авторитетами, позволил концепции управлять материалом, а не материалу разбивать и рушить систему ложных построений, как раз по принципу: «хвост рулит собакой». Вот: «В рамках поэтического бестиария Ф. М. Достоевского <…> образ меделянской собаки оказался необычайно интересен. Он перекликается в какой-то мере с работой Л. Мюллера “Образ Христа в романе Достоевского “Идиот” (глава “Собака как символ Христа”). Вызывает интерес возможная “неслучайность” именно медиоланского происхождения собаки, как противопоставление католицизма православию, тем более в контексте сцены всепрощения у постели умирающего Илюши».
Нет, «собака, как противопоставление католицизма православию», это воистину чудо, и безо всяких оговорок! Фантастичнейшая из «русско-критических» неофитчиц доктор Т. Касаткина тут же, в комментарии составителя, возводит селитру и серу «православного» вывода в куб, возгоняет в космические выси: «Меделянки, гордость всякой охотничьей псарни <…>, в одиночку валившие медведя, при царе Иване IV, указывает Деханова, употреблялись для травли пленных и монахов.
Таким образом, Достоевский укладывает в постель Илюше одно из тех страшных созданий, что растерзали “ребенка в глазах матери” в Ивановом рассказе. <…> На Илюшиной постельке собираются воскресшие, умирающие и вновь рожденные, собираются убивавшие друг друга — для того, чтобы друг друга любить. Ребенок, ласкающий новорожденного меделянского пса, Перезвон, обнимающий Илюшу — это уже состоявшееся объятие (объятие матери, ребенка и “сумасшедшего генерала”), которого и в вечности не допускает Иван. Именно поэтому образ счастья (причем в его полноте, восполненности, которая ведь достигается только в вечности, в полноте времен) дан в Илюшиных мечтах следующим образом “если бы Жучка и щеночек вместе, тогда бы было полное счастье!”».
«Играть словами развѣ не безцѣльно? / Да, ваши рѣчи, с празднымъ блескомъ ихъ, / Въ обманъ лишь вводятъ вычурой безплодной. / Не такъ ли вѣтеръ осени холодной / Шумитъ межъ листьевъ мертвых и сухихъ?».
Фауст. Фауст обличает вагнеров — «мёртвых и сухих» адептов закоснелой quasi-науки. Он уже не в силах бешено хохотать над «свальным грехом» обнимающихся с воскресшими псами «сумасшедших генералов» от охлыстовевшей достоевистики, самоинициированных в гностическую секту некрофилов. Это не высмеивается, бред Канатчиковой дачи дóлжно оплакивать.
Но и это — тоже деталь, немаловажная, деталь портрета Алёши Карамазова, такого Алёши, каким его выводит академическая догма, — Алёши-«Христа». Ведь над всем этим безумием прочитывается его полный умиления лик, склонившаяся фигура, протянутая в жесте подаяния рука. Та самая — до крови укушенная «бешеным» мальчиком Илюшей…
К чертям собачьим! Всё куда проще, прямей и очевиднее — без декадентщины.
О л е г Л и к у ш и н
Нет, «собака, как противопоставление католицизма православию», это воистину чудо, и безо всяких оговорок! Фантастичнейшая из «русско-критических» неофитчиц доктор Т. Касаткина тут же, в комментарии составителя, возводит селитру и серу «православного» вывода в куб, возгоняет в космические выси: «Меделянки, гордость всякой охотничьей псарни <…>, в одиночку валившие медведя, при царе Иване IV, указывает Деханова, употреблялись для травли пленных и монахов.
Таким образом, Достоевский укладывает в постель Илюше одно из тех страшных созданий, что растерзали “ребенка в глазах матери” в Ивановом рассказе. <…> На Илюшиной постельке собираются воскресшие, умирающие и вновь рожденные, собираются убивавшие друг друга — для того, чтобы друг друга любить. Ребенок, ласкающий новорожденного меделянского пса, Перезвон, обнимающий Илюшу — это уже состоявшееся объятие (объятие матери, ребенка и “сумасшедшего генерала”), которого и в вечности не допускает Иван. Именно поэтому образ счастья (причем в его полноте, восполненности, которая ведь достигается только в вечности, в полноте времен) дан в Илюшиных мечтах следующим образом “если бы Жучка и щеночек вместе, тогда бы было полное счастье!”».
«Играть словами развѣ не безцѣльно? / Да, ваши рѣчи, с празднымъ блескомъ ихъ, / Въ обманъ лишь вводятъ вычурой безплодной. / Не такъ ли вѣтеръ осени холодной / Шумитъ межъ листьевъ мертвых и сухихъ?».
Фауст. Фауст обличает вагнеров — «мёртвых и сухих» адептов закоснелой quasi-науки. Он уже не в силах бешено хохотать над «свальным грехом» обнимающихся с воскресшими псами «сумасшедших генералов» от охлыстовевшей достоевистики, самоинициированных в гностическую секту некрофилов. Это не высмеивается, бред Канатчиковой дачи дóлжно оплакивать.
Но и это — тоже деталь, немаловажная, деталь портрета Алёши Карамазова, такого Алёши, каким его выводит академическая догма, — Алёши-«Христа». Ведь над всем этим безумием прочитывается его полный умиления лик, склонившаяся фигура, протянутая в жесте подаяния рука. Та самая — до крови укушенная «бешеным» мальчиком Илюшей…
К чертям собачьим! Всё куда проще, прямей и очевиднее — без декадентщины.
О л е г Л и к у ш и н
S A P I E N T I S A T !
1~2: — «С НОГ НА ГОЛОВУ» (~ SAPIENTI SAT !)
2~3: — «НУ, НИ ХРЕНА СЕБЕ: “ХВОСТ РУЛИТ СОБАКОЙ”»
(~ SAPIENTI SAT + СМ. ЭПИГРАФ + SAPIENTI SAT !)
1~4: — «“ЛОШАДЬ РАСПЯТАЯ И ВОСКРЕСШАЯ”» (~ SAPIENTI SAT !)
2~5: — «И ДУШИТ ЧТО-ТО...
ДУШИТ...
И ГОЛОВА КРУЖИТСЯ...
И МАЛЬЧИКИ, ДА, МАЛЬЧИКИ КРОВАВЫЕ В ГЛАЗАХ !»
(~ SAPIENTI SAT !)
3~6: — «В САЛАЗКИ ЖУЧКУ ПОСАДИВ» (~ SAPIENTI SAT !)
5~6: — «АЛЁШЕ ПАЛЬЧИК УКУСИВ» (~ SAPIENTI SAT !)
6~9: — «СЕБЯ В КОНЯ ПРЕОБРАЗИВ» (~ SAPIENTI SAT !)
4~5: — «КАЛЬКА С РАССКАЗЦА ИВАНА КАРАМАЗОВА» (~ СМ. ЭПИГРАФ + SAPIENTI SAT !)
4~7: — «“СОБАКА КАК СИМВОЛ ХРИСТА”» (~ СМ. ЭПИГРАФ + SAPIENTI SAT !)
5~8: — «ОТЦЕУБИЙСТВО: “БАТЮШКИ”» (~ SAPIENTI SAT !)
7~8: — «СОБ(Ч)АК» (~ SAPIENTI SAT !)
8~9: — «ПРЕОБРАЖЕНИЯ КСЕНИИ (ПЕТЕРБУРЖСКОЙ, КСТАТИ !» (~ SAPIENTI SAT !)
к л и к а б е л е н !
Комментариев нет:
Отправить комментарий