Во мне есть вообще много фетишизма: знаете ли, какое место в В. письмах мне более всего понравилось: что Вам еще хотелось бы увидеть мою физику и особенно “увидеть и пощупать мои вещи и мои книги”. Я думаю тоже — “и посмотреть мою мебель”, “на чем” и “как” я “сижу”.
Вот это и есть “главное”, “египетское”. Прочее все — чепуха. “Европа” и “глупости”. Прочее все — “Гучковские Ведомости”.
ПИСЬМА В. В. РОЗАНОВА К Э. Ф. ГОЛЛЕРБАХУ
Вот это и есть “главное”, “египетское”. Прочее все — чепуха. “Европа” и “глупости”. Прочее все — “Гучковские Ведомости”.
ПИСЬМА В. В. РОЗАНОВА К Э. Ф. ГОЛЛЕРБАХУ
Итак, все тот же неизменный двор-выгородка, но для этой сцены он дополнен белым унитазом. Именно сидя на нем Николай Ставрогин представляет бывшему архиерею, отцу Тихону свою страшную исповедь. Видимо, сантехническое устройство здесь всегда служит приспособлением для принятия от посетителей важных признаний — во всяком случае, дьякон-ассистент по-будничному, деловито ждет, пока Ставрогин, пристроившись на толчке, тужится и кряхтит, рассказывая жуткую историю про самоубийство девочки Матреши. Неизменный видеоэкран бесстрастно фиксирует мучения Николая Всеволодовича, явно страдающего от запора.
Богомолов остроумно использует двойственное значение глагола «облегчиться» — облегчить можно душу на исповеди, но ведь можно и желудок в уборной. Признание священнику недвусмысленно уподоблено дефекации, душевная работа срифмована с ежедневным физиологическим процессом. Когда Ставрогин наконец разрешается экскрементами, ассистент ловко достает шоколадного цвета деликатес — ведь чем страшнее грех и чем тяжелее было исторжение нечистот, тем ценнее отходы организма. О том, что происходит дальше, я все-таки умолчу. Замечу только, что все цивилизованные правила гигиены соблюдены. Но религия в «Бесах» названа как мучительница, как террористка, которая эксплуатирует страх смерти и, не избавляя человека от него, культивирует поклонение смерти и питается страданиями людей. Вот и нигилисты-террористы из кружка Верховенского уподоблены апостолам, а те, в свою очередь, нечистым животным, свиньям — видимо, тем, в которых, по Священному писанию, вселились бесы-искусители. Самоубийца Кириллов и назначенный жертвой Шатов разделены конфессионально — первый из них мусульманин, а второй христианин, но объединены профессионально: оба служат в детском хосписе.
Как и это обстоятельство, многое в «Бесах» сообщено, обозначено, декларировано: Богомолов вновь использует для этого назывные титры. И хотя все, что сначала кажется произвольным, неожиданным, на самом деле опирается в спектакле на те или иные фрагменты текста Достоевского, для понимания зигзагов режиссерской игры все-таки требуется хорошее знание романа. (Взять хотя бы сцену, в которой Мария Шатова в кроваво-красных перчатках хищной птицей сидит над лежащим Ставрогиным.) Насколько афинская аудитория соответствует этому требованию, пусть волнуются продюсеры спектакля из Центра Онассиса. Наверное, далеко не все способны оценить небанальные метаморфозы персонажей — так, Федька Каторжный оказывается женоподобным трансвеститом с красными ногтями, которыми он как раз и режет Лебядкиных; Лебядкина-«хромоножка» превращена в девочку и неявно «слита» с Матрешей; совершая самоубийство, Кириллов из мусульманина становится иудеем и т.д.
Из этого мира нужно спасаться — нет, не персонажам, им бежать некуда, а зрительскому сознанию. И тут на помощь приходят лампадки, зажженные не у икон, а у телевизионных мониторов, все те же титры — вроде «Second Coming In» про Второе Пришествие, складной, будто зонтик, крест для прогулок, белый череп с носом-краном и ушами-ручками от русского самовара, адаптированное под смерть «Happy birthday to you» и еще много других деталей. Константину Богомолову все-таки присущи не только мастерство создавать парадоксальные сценические композиции, не только умение держать внимание зрителя, не только глумливый, трезвый взгляд на мир, но и остро театральное чувство юмора — без него, кстати, и все остальные качества не были бы столь очевидны.
О «БЕСАХ» БОГОМОЛОВА В АФИНАХ
Богомолов остроумно использует двойственное значение глагола «облегчиться» — облегчить можно душу на исповеди, но ведь можно и желудок в уборной. Признание священнику недвусмысленно уподоблено дефекации, душевная работа срифмована с ежедневным физиологическим процессом. Когда Ставрогин наконец разрешается экскрементами, ассистент ловко достает шоколадного цвета деликатес — ведь чем страшнее грех и чем тяжелее было исторжение нечистот, тем ценнее отходы организма. О том, что происходит дальше, я все-таки умолчу. Замечу только, что все цивилизованные правила гигиены соблюдены. Но религия в «Бесах» названа как мучительница, как террористка, которая эксплуатирует страх смерти и, не избавляя человека от него, культивирует поклонение смерти и питается страданиями людей. Вот и нигилисты-террористы из кружка Верховенского уподоблены апостолам, а те, в свою очередь, нечистым животным, свиньям — видимо, тем, в которых, по Священному писанию, вселились бесы-искусители. Самоубийца Кириллов и назначенный жертвой Шатов разделены конфессионально — первый из них мусульманин, а второй христианин, но объединены профессионально: оба служат в детском хосписе.
Как и это обстоятельство, многое в «Бесах» сообщено, обозначено, декларировано: Богомолов вновь использует для этого назывные титры. И хотя все, что сначала кажется произвольным, неожиданным, на самом деле опирается в спектакле на те или иные фрагменты текста Достоевского, для понимания зигзагов режиссерской игры все-таки требуется хорошее знание романа. (Взять хотя бы сцену, в которой Мария Шатова в кроваво-красных перчатках хищной птицей сидит над лежащим Ставрогиным.) Насколько афинская аудитория соответствует этому требованию, пусть волнуются продюсеры спектакля из Центра Онассиса. Наверное, далеко не все способны оценить небанальные метаморфозы персонажей — так, Федька Каторжный оказывается женоподобным трансвеститом с красными ногтями, которыми он как раз и режет Лебядкиных; Лебядкина-«хромоножка» превращена в девочку и неявно «слита» с Матрешей; совершая самоубийство, Кириллов из мусульманина становится иудеем и т.д.
Из этого мира нужно спасаться — нет, не персонажам, им бежать некуда, а зрительскому сознанию. И тут на помощь приходят лампадки, зажженные не у икон, а у телевизионных мониторов, все те же титры — вроде «Second Coming In» про Второе Пришествие, складной, будто зонтик, крест для прогулок, белый череп с носом-краном и ушами-ручками от русского самовара, адаптированное под смерть «Happy birthday to you» и еще много других деталей. Константину Богомолову все-таки присущи не только мастерство создавать парадоксальные сценические композиции, не только умение держать внимание зрителя, не только глумливый, трезвый взгляд на мир, но и остро театральное чувство юмора — без него, кстати, и все остальные качества не были бы столь очевидны.
О «БЕСАХ» БОГОМОЛОВА В АФИНАХ
к л и к а б е л ь н ы й !
Комментариев нет:
Отправить комментарий