9 • 250 = 1000 + 250 + 1000.
1937-й год — СРЕДИНА русской истории.
И: — «нет истории, кроме хронологии» (Шпенглер).
1937-й год — СРЕДИНА русской истории.
И: — «нет истории, кроме хронологии» (Шпенглер).
«Св. Отцы подвижники христианского аскетизма и благочестия, лучше всех ученых психиатров знавшие грешную человеческую душу, различают следующие стадии – степени греха: первый момент в грехе – прилог, когда в сознании человека только обозначился тот или иной соблазн – греховное впечатление, грязная мысль и т.д. <…> Если прилог не отвергнут, он переходит сначала в неясное стремление, а затем в осознанное, ясное желание греха» [Выделил. — Л.].
Цепочка, последовательность: прилог (грязная мысль) – стремление ко греху – желание греха, до исступления и гибели.
Это понятие – «прилог» – заимствовано Достоевским из христианской аскетики. Содержание понятия – начаток одержимости бесом, первый шажок к погибели, «слово или образ какого-нибудь предмета, являющийся уму и вносимый в сердце» (см. об этом, например: «Лествица» Иоанна Лествиничника). В дефинитивном тексте романа это слово не встречается, однако в черновиках есть замечательный моментец: «Идиот получил письмо от невесты, в котором она зовет его к себе. <…> Прилог по Дамаскину. Мечты о богатстве. Дьявол» [Выделил. — Л.]
«Идиот», это Алёша черновиков. «Письмо от невесты», это письмецо от Лизы, которое Алёша прочитывает, бросив молитву и сладко просмеявшись на сон грядущий в главе «Еще одна погибшая репутация». «Мечты о богатстве», следует понимать – Алёшины мечты, Достоевский изъял из образа выясняемого героя, как минимум – на этапе первого романа, а может, и вообще отказался от мысли, более подходящей, скажем, Аркадию Долгорукому из «Подростка», да там и выраженной, в известной полноте. И без «мечтаний о богатстве», пунктирно намеченная мысль Достоевского предельно ясна: «Письмо – прилог – дьявол».
Установлено, что в приезд Достоевского в Оптину пустынь, летом 1878 года, старец Авросий подарил писателю книгу «Творения проподобнаго и богоноснаго отца нашего священномученика Петра Дамаскина в русском переводе с еллино-греческаго о.Ювеналия (Половцева)». Именно эту книгу вспоминает Достоевский на черновой записи к сцене получения Алёшей письмеца от Лизы. В дефинитиве Алёша прочитывает письмецо в келье Зосимы, укладываясь спать, и сладко смеётся по прочтении. Очевидно, Достоевский показывает тем самым, как и когда в сознании «послушника» обозначился соблазн, возникла грязная мысль, но показывает и далее, на всём пути героя через первый роман дилогии, как неотвергнутый прилог переходит «сначала в неясное стремление, а затем в осознанное, ясное желание греха», переходит в деятельность, в череду поступков и действий уловленного Сатаною «Христа» «русских критиков». Показано, как, шаг за шагом, деятельность выясняемого героя выводит его от мелкого, вроде, малозначащего соблазна к множащейся лжи, к бунту на Бога, к убийству отца («во благо» самого отца и братьев), к отказу от признания и покаяния в содеянном, к хлыстовству, к, де факто, убийству сводного брата Павла Смердякова, к погублению мальчика Илюши, к заражению беснованием Лизы, к доведению до безумия и на грань смерти брата Ивана, к осуждению в каторгу Дмитрия, к духовному растлению группки из двенадцати школьников, и проч… Всё это нагромождение событий умело, цинично, хладнокровно за редкими моментами, скрывается великим грешником Алексеем Карамазовым, вполне, с падения на монастырскую клумбу под звёздными небесами «Каны Галилейской», предавшегося воле и власти Сатаны, удостоенного даже лицезрения пира сатаниного, лектистерния. Всё это наслоение, катастрофа за катастрофой, нисколько не служит вразумлению Алёши – напротив, ведёт его к сочинению еретического, богохульного труда, оправдывающего, в частности, преступление и преступника (глава «Таинственный посетитель»), в котором, прилогом вражьим, излагается будто бы «учение Зосимы», а на самом деле – учение Алексея Карамазова, учение великого грешника, хлыста и «человекобога».
Это – первый, известный нам роман «Братья Карамазовы».
Во втором романе, вполне закономерно, Алексей должен был дойти и до практики русского бланкизма, до покушения на цареубийство, увидеть своими глазами гибель доверившихся ему мальчиков-«апостолов» и…
Ужаснётся ли Алёша, опомнится ли, признается ль, покается?..
Здесь – важнейшее: учение это – Алёшино, диаволово учение, попущением Господним ли, волею случая ли, но, так или иначе, вышло из рамок романа, из «книжной действительности» в живую жизнь, достигло наших временных пределов и продолжает царствовать в умах миллионов и миллионов читателей. Гениальная фантазия Достоевского, не успевшего раскрыть свой замысел до конца – вторым романом дилогии, воплотилась, точно Чорт, в семипудовую купчиху «русской критики» и «пáрит в баньке» весь, как есть, мир – читающий, думающий, ищущий в Русском – прошлом и настоящем – положительных решений и ответов на проклятые вопросы!
Весь мир соблазнился литературным Антихристом. Факт.
Устоять ли миру пред настоящим, грядущим?
Ответ, по-моему, более чем очевиден.
«Мистика», скажешь, а, Читатель? чепуха, «я, де, такого не читаю и читать не стану!» Ну, сожги Достоевского, брось в мусорное ведро, упрись, на слезе, в мёртвую, разлагающуюся на глазах догму: не скроешься, хоть в золотой песок зарой мозги и всю жизнь свою – пойдут твои страусиные перья на шляпки бесовским мамкам-нянькам и пресловутой «чортовой матери».
Пушкин «застрелил себя» в «Евгении Онегине», ушёл с тайной. Это личное дело Пушкина и трагедия русской культуры.
«Братья Карамазовы»… Уникальнейший, небывалый на всю историю мировой цивилизации случай столь масштабного, до глобальности, влияния «художественного произведения» на действительность – реализм в высшем смысле и в одном из высочайших своих проявлений.
Олег ЛИКУШИН, «ПОРТРЕТЫ в НОЯБРЕ»
Комментариев нет:
Отправить комментарий