У запертыхъ большихъ воротъ дома стоялъ, прислонясь къ нимъ плечомъ, небольшой человѣчекъ, закутанный въ сѣрое солдатское пальто и въ мѣдной ахиллесовской каскѣ. Дремлющимъ взглядомъ, холодно покосился онъ на подошедшаго Свидригайлова. На лицѣ его виднѣлась та вѣковѣчная брюзгливая скорбь, которая такъ кисло отпечаталась на всѣхъ безъ исключенія лицахъ еврейскаго племени. Оба они, Свидригайловъ и Ахиллесъ, нѣсколько времени, молча, разсматривали одинъ другого. Ахиллесу наконецъ показалось непорядкомъ, что человѣкъ не пьянъ, а стоитъ передъ нимъ въ трехъ шагахъ, глядитъ въ упоръ и ничего не говоритъ.
— А-зе, сто-зе вамъ и здѣся на-а-до? — проговорилъ онъ, всё еще не шевелясь и не измѣняя своего положенія.
— Да ничего, братъ, здравствуй! — отвѣтилъ Свидригайловъ.
— Здѣся не мѣста.
— Я, братъ, ѣду въ чужіе краи.
— Въ чужіе краи?
— Въ Америку.
— Въ Америку? Свидригайловъ вынулъ револьверъ и взвелъ курокъ. Ахиллесъ приподнялъ брови.
— А-зе, сто-зе, эти сутки (шутки) здѣся не мѣста!
— Да почему же бы и не мѣсто?
— А потому-зе, сто не мѣста.
— Ну, братъ, это всё равно. Мѣсто хорошее; коли тебя станутъ спрашивать, такъ и отвѣчай, что поѣхалъ, дескать, въ Америку. Онъ приставилъ револьверъ къ своему правому виску.
— А-зе здѣся нельзя, здѣся не мѣста! — встрепенулся Ахиллесъ, расширяя всё больше и больше зрачки.
Свидригайловъ спустилъ курокъ.
Достоевскій, «Преступленіе и наказаніе»
— Скажите, почему же вы не разувѣрили меня давеча, когда я такъ ужасно… въ васъ ошиблась? — продолжала Настасья Филипповна, разсматривая князя съ ногъ до головы самымъ безцеремоннымъ образомъ; она въ нетерпѣніи ждала отвѣта, какъ бы вполнѣ убѣжденная, что отвѣтъ будетъ непремѣнно такъ глупъ, что нельзя будетъ не засмѣяться.
— Я удивился, увидя васъ такъ вдругъ… — пробормоталъ было князь.
— А какъ вы узнали, что это я? Гдѣ вы меня видѣли прежде? Что это, въ самомъ дѣлѣ, я какъ будто его гдѣ-то видѣла? И позвольте васъ спросить, почему вы давеча остолбенѣли на мѣстѣ? Что во мнѣ такого остолбеняющего?
— Ну же, ну! — продолжалъ гримасничать Фердыщенко; — да ну же! О, Господи, какихъ бы я вещей на такой вопросъ: насказалъ! Да ну же… Пентюхъ же ты, князь, послѣ этого!
— Да и я бы насказалъ на вашемъ мѣстѣ, — засмѣялся князь Фердыщенкѣ; — давеча меня вашъ портретъ поразилъ очень, — продолжалъ онъ Настасьѣ Филипповнѣ; — потомъ я съ Епанчиными про васъ говорилъ… а рано утромъ, еще до въѣзда въ Петербургъ, на желѣзной дорогѣ, разсказывалъ мнѣ много про васъ Парфёнъ Рогожинъ… И въ ту самую минуту, какъ я вамъ дверь отворилъ, я о васъ тоже думалъ, а тутъ вдругъ и вы.
— А какъ же вы меня узнали, что это я?
— По портрету и…
— И еще?
— И еще по тому, что такою васъ именно и воображалъ… Я васъ тоже будто видѣлъ гдѣ-то.
— Гдѣ? Гдѣ?
— Я ваши глаза точно гдѣ-то видѣлъ… да этого быть не можетъ! Это я такъ… Я здѣсь никогда и не былъ. Можетъ быть, во снѣ…
— Ай да князь! — закричалъ Фердыщенко. — Нѣтъ, я своё: se non è vero — беру назадъ. Впрочемъ… впрочемъ, вѣдь это онъ всё отъ невинности! — прибавилъ онъ съ сожалѣніемъ.
Достоевскій, «Идіотъ»
— А-зе, сто-зе вамъ и здѣся на-а-до? — проговорилъ онъ, всё еще не шевелясь и не измѣняя своего положенія.
— Да ничего, братъ, здравствуй! — отвѣтилъ Свидригайловъ.
— Здѣся не мѣста.
— Я, братъ, ѣду въ чужіе краи.
— Въ чужіе краи?
— Въ Америку.
— Въ Америку? Свидригайловъ вынулъ револьверъ и взвелъ курокъ. Ахиллесъ приподнялъ брови.
— А-зе, сто-зе, эти сутки (шутки) здѣся не мѣста!
— Да почему же бы и не мѣсто?
— А потому-зе, сто не мѣста.
— Ну, братъ, это всё равно. Мѣсто хорошее; коли тебя станутъ спрашивать, такъ и отвѣчай, что поѣхалъ, дескать, въ Америку. Онъ приставилъ револьверъ къ своему правому виску.
— А-зе здѣся нельзя, здѣся не мѣста! — встрепенулся Ахиллесъ, расширяя всё больше и больше зрачки.
Свидригайловъ спустилъ курокъ.
Достоевскій, «Преступленіе и наказаніе»
— Скажите, почему же вы не разувѣрили меня давеча, когда я такъ ужасно… въ васъ ошиблась? — продолжала Настасья Филипповна, разсматривая князя съ ногъ до головы самымъ безцеремоннымъ образомъ; она въ нетерпѣніи ждала отвѣта, какъ бы вполнѣ убѣжденная, что отвѣтъ будетъ непремѣнно такъ глупъ, что нельзя будетъ не засмѣяться.
— Я удивился, увидя васъ такъ вдругъ… — пробормоталъ было князь.
— А какъ вы узнали, что это я? Гдѣ вы меня видѣли прежде? Что это, въ самомъ дѣлѣ, я какъ будто его гдѣ-то видѣла? И позвольте васъ спросить, почему вы давеча остолбенѣли на мѣстѣ? Что во мнѣ такого остолбеняющего?
— Ну же, ну! — продолжалъ гримасничать Фердыщенко; — да ну же! О, Господи, какихъ бы я вещей на такой вопросъ: насказалъ! Да ну же… Пентюхъ же ты, князь, послѣ этого!
— Да и я бы насказалъ на вашемъ мѣстѣ, — засмѣялся князь Фердыщенкѣ; — давеча меня вашъ портретъ поразилъ очень, — продолжалъ онъ Настасьѣ Филипповнѣ; — потомъ я съ Епанчиными про васъ говорилъ… а рано утромъ, еще до въѣзда въ Петербургъ, на желѣзной дорогѣ, разсказывалъ мнѣ много про васъ Парфёнъ Рогожинъ… И въ ту самую минуту, какъ я вамъ дверь отворилъ, я о васъ тоже думалъ, а тутъ вдругъ и вы.
— А какъ же вы меня узнали, что это я?
— По портрету и…
— И еще?
— И еще по тому, что такою васъ именно и воображалъ… Я васъ тоже будто видѣлъ гдѣ-то.
— Гдѣ? Гдѣ?
— Я ваши глаза точно гдѣ-то видѣлъ… да этого быть не можетъ! Это я такъ… Я здѣсь никогда и не былъ. Можетъ быть, во снѣ…
— Ай да князь! — закричалъ Фердыщенко. — Нѣтъ, я своё: se non è vero — беру назадъ. Впрочемъ… впрочемъ, вѣдь это онъ всё отъ невинности! — прибавилъ онъ съ сожалѣніемъ.
Достоевскій, «Идіотъ»
к л и к а б е л ь н ы !
Комментариев нет:
Отправить комментарий